Моя прабабушка была Вирявой

«Лесной отец, лесная мать! Приди ко мне сюда ночевать», – с детства я слышал заветные слова, но ни разу их так и не произнёс. Потому что в лесу не плутал. Потому что гулял там с прабабушкой. А она все тропинки знала и с деревьями шепталась, как с сёстрами.

Помню, чуть рассвет, встанем с прабабушкой, позавтракаем и в лес. Кругом туман и зелено. Веточки под ногами хрустят. Птицы в кронах щебечут, а мы потихоньку бредём. У прабабушки в руке плетёная корзина, старая-престарая, потёртая и почерневшая.

На мне сапожки резиновые, штаны, футболка и куртка. Маленький я. За корзинку держусь, едва поспеваю. Прабабушка хромает, глядит далеко-далеко и тянет любимую песню.

Лети, пёрышко,

Через полюшко,

Смахни, пёрышко,

Моё горюшко.

С моего лица

Смахни пылюшку,

Обратися, стань

Моим крылышком.

Я слушаю внимательно, как заворожённый, и куда-то меня уносит, и пути отчего-то не замечаю. Усталости нет, туман отрывается от земли и тает. Золотые лучики солнца скользят по тропе. Хорошо! Голос прабабушки спокойный и добрый, прихваченный хрипотцой, похожий на треск сосновых поленьев в печи.

В детстве мне казалось, что она всегда была такой: волшебной, загадочной, мудрой. Что родилась она древней и жила не в Осинниках, а в лесной избушке, как Вирява.

Выходим на лужок, а там ковёр из ягод и светло-светло. Прабабушка ставит корзинку на пень и собирает в неё клубнику, горсть за горстью, а песню не прекращает, не прерывает ни на секунду. Как будто и не песня это вовсе, а заклятие, что должно прозвучать до конца. А если не прозвучит, то и колдовство, стало быть, не свершится.

Мне бы крылышки

Как у сокола,

Мне бы силушку,

Как у камушка.

Мне бы братушек,

Как у деревца,

Мне бы жизнюшку

С нового венца.

Наберём полную корзину. Прабабушка ни одной ягодки в рот не положит, а я натрескаюсь вдоволь и счастливый. Берёзки шумят листвой – ветер меж ними играется, да и нас обдувает тоже. Солнце высоко над головой. Жарко. Снимаю куртку, завязываю на поясе. Прабабушка улыбается, гладит меня по волосам и ведёт к роднику, чтобы жажду унять, омыть руки и испачканное лицо.

А песня всё тянется и тянется, словно сказка длиною в день. Но я пока несмышлёный и не понимаю, что видит прабабушка, когда поёт. Что вспоминает она и о чём грустит.

Не лежать бы мне

В чистом полюшке,

Не смотреть бы мне

В небо в облачках.

Не просить бы мне

Лёгко пёрышко

Да отогнать, смахнуть

Моё горюшко.

Вернёмся из лесу, уставшие, а прабабушка сразу за ягоду. Переберёт её, промоет, отщипнёт зеленушку и давай кастрюлями греметь. Вечером к оладушкам и травяному чаю ждёшь варенье. Знаешь, что оно обязательно будет. Сладкое и тёплое, как лето. Красное, как закат. И бесконечное, как детство.

Но так уж устроена жизнь, что детство всё-таки заканчивается. И даже сказки рано или поздно заканчиваются тоже. Прабабушки не стало много лет тому назад. Я вырос, а тропы, по которым мы с ней гуляли, поросли высокой травой.

Мир изменился. Из него ушло волшебство. Но я по-прежнему помню заветные слова и пою песню моей прабабушки в дни, когда бывает особенно грустно и одиноко.

Лети, пёрышко,

Через полюшко,

Смахни, пёрышко,

Моё горюшко.

С моего лица

Смахни пылюшку,

Обратися, стань

Моим крылышком.

Спасибо за всё, родная! Теперь я понял, о чём была твоя песня, а значит, не заблужусь даже в самом дремучем лесу.