Уроборос

– Кора, – матушка избегает ее другого, бархатного и величественного имени – напрасно, потому что холод подземного мира остается на ее бледной коже вечностью. – Ты в безопасности здесь до тех пор, пока не поспеют гранаты.

Она поправляет ее темные косы, выбирая красные лепестки гранатовых цветов, и целует на прощание. Деметра вернется вечером и будет рассказывать про необычайно холодную весну, а Персефона будет скучать по глухой сырости своего дома.

Здесь ее зовут Корой и маяк – ее убежище. Старая винтовая лестница к розовому, шелковому небу, скрипучие половицы, деревянные ставни – свет, что уверенно, беспрекословно прорезает темноту.

Она разжигает старую лампу рапсовым маслом – в надежде, что желтый, как весенние поля, свет проложит к ней путь, что он найдет ее быстрее, чем прогремят августовские грозы, что он украдет ее прежде, чем гром догонит молнию – в настоящей, страшной, родной, их темноте.

Деревушка у края земли кажется ее матушке чудесным местом – здесь добрые люди и синее, громкое море. Здесь разжигают жертвенные костры в честь Деметры и боятся произносить имя Аида.

Его корабль появляется из тонкой, смущенной закатной дымки, когда море белое, как посеребренное зеркало. Она зовет его Невидимым, он приносит с собой одинокие, позолоченные листья и первые холода; видеть его паруса на горизонте – верная примета к коротким, темным вечерам.

Кора любит наблюдать за ним – она отдает еще кислые гранаты своей доброй знакомой, он покупает у нее сладости и пока отсчитывает золото – нарочно, медленно, она смотрит на него во все глаза – знает, что он не притронется к ней до первого осеннего холода.

– Вы явились к нам издалека? – спрашивает она, когда он замечает ее взгляд.

Он забирает сладости, что она любит – медовые, липкие, отвратительно сладкие, и отвечает ей тихо:

– Вы тоже не живете здесь, – в его голосе усмешка, в ее взгляде искра, которую он так любит.

Мать окликает ее, прежде чем он отвечает ей – и все, что ему остается – ждать, когда мраморно белый сменится румяно–красным – ее цветом.

Они встречаются неизменно – он покупает сладости, примеряет пурпур к ее темным глазам. Она живет их встречами и не замечает, как лето тянется к концу. «Необычайно холодное» – говорят смертные, но Персефоне все равно – гранаты поспеют вовремя.

– Меня здесь спрятали, – тихо шепчет она, не спеша возвращаться назад – рядом с ним время кажется не более, чем рекой – тихой, глубокой – и они по разные ее берега.

– Правда? – наклоняется к ней, берет за руку – холодная. – От кого?

Она любит, когда он смотрит на нее так, будто она ему принадлежит.

– От тебя.

Кора возвращается домой, когда гранатовую рощу окутывают сумерки. Подол ее платья влажный, губы красные. Гранаты – вяжущие, терпкие – уже поспели.

Он ждет ее у подножия маяка – облокачивается на белую, каменную стену. Ждет ее так, как солнце клонится к темноте – уверенно и скучающе.

Кора останавливается в трех шагах от него. Роща за ее спиной, дремлющий маяк – за его. Между ними – зеленое, пожухлое море.

– Не скучно тебе здесь, Персефона? – спрашивает он ее так, что ее имя распадается на мягкие шипящие – на шум прибоя, что звучит для него знойным летом – поисками любимой.

– Я светила тебе.

Под его руками листва ссыхается – осыпается золотом дураков к ее ногам. Под его руками она замерзает – так чувствуются первые осенние холода, выдыхает облачко пара, покрывается мурашками–изморозью. Время ускользает последним днем лета – увядает гранатовым вином на ее губах.

Когда она ступает на палубу, море замерзает – лениво, дышит все медленнее, пока не захлебывается серой галькой на берегу.

Маяк гаснет до весны. Солнце закатывается за горизонт – дорогой в Аид.

Персефона не смотрит назад – в его руках ей теплее, чем на берегу в июльский полдень. Дым скрывает скалы и жжет глаза, но так пахнет ее возвращение домой – ее весна.

А на маяк… Она вернется. Обречена возвращаться.