Естество

Ой лето стояло сухое да яркое. Молодой лесок цвёл, обступал городок со спины, укрывая тенями. Новые избы росли, ладно справлены, дивно скроены. Тянулся люд к месту, а коли место хорошее — славное место на пологом холме, кабы городку не расти, мастеров не растить.

Вниз широкою тропою пройти да к реке выйдешь, и не абы какой, настоящей реке. Только лёд сойдёт и потянутся медленно корабли. Нет-нет, а иной разок остановится: кто погостить, новости передать, а в другой раз и торгу быть. Чем не радость народу, потеха?

Подрастал городок, не воюя с природой. Первым здесь справил избу дядька Рад, семеро сыновей — всем по избе. Пришёл он издали, объявился сам собой, так и остался. После кто из местных говорил с востока, кто с запада, да не знал никто. Могучий был муж, коренастый и крепкий. С глазами раскосыми, плутовскими. Дело кузнечное начал справлять, сыновьям передал.

Как бы хорош не был Рад, был он со странностью. До того домосед, леса избегал, никогда туда не ходил и коня своего не имел. Что уж говорить про охоту! Всё подле избы и кузницы. Ежели застанет нужда — поворчит и по воде доберётся. От кузнечного мастерства лодочным развлекался, за то и принял его недоверчивый люд. С окрестных домов и сёл к нему спрос начался. Зажил он тихо, да мирно.

То минуло давно. Ныне на кургане вдоль реки почивает Рад, семеро сыновей, и их сыновья. Убывал род кузнеца, падали с семейного деревца яблочки молодые, ветви подгнивали, а может и корни. Кто уж тут разберёт. Сотенка лет прошла — остался один бездетный кузнец с женой, а лесок молодой, детище древнего, могучего леса не трогал никто, как заповедано. Сеются семена, так тому быть, что богов гневить — места всем хватит. Кто боязливее был, строился на краю холма, поближе к воде. Городок рос.

В такое же яркое лето на радость старому кузнецу родился сынок.

Да только радости — они не вечные. Не минуло и двадцати зим, сгинул молодец в лесу, оставил сирой дочурку и женку. Дед с бабой горести горевать свои не успели, чадо росло.

Радой назвали девчонку. Рада и радости в доме быть. Ох и хороша была та плутовка, смех заливистый звонкий из кузницы с утра до вечера. И не погонишь прочь, одна ведь отдушина. Ручки-прутики тянет к железкам, с подковами во влазне играет, ножи дедовы тягает. Колечки кольчужные на пальчики примеряет, чем не невеста!

Злые языки шептали дурное, да с кузнецом поди не считайся. Седьмым летом, как сына не стало, старик кузнец в подмастерье взял толкового деревенского, и зажилось не в тягость.

* * *

Кто как рос, а Рада росла то в кузнице, то с сорняками на поле при матери. Бегала среди детворы, босоногая и чумазая, а больше всего тянуло её на торг. Стоило кораблю причалить у берега, так и вилась она ужом меж гостей, разевала рот над товарами иноземными, языками болтливыми. Грезились земли чужие, неведомы незнакомые. Полететь бы птицей туда, вслед за корабликом, хоть глазком посмотреть. Что откуда пришло? Как попало к ним? Повидало весь мир или пол?

Всяких товаров не перечесть. Гребешки костяные и деревянные, сапожки расшитые, сукно и шелка. Дед её искусный умелец по серебру и получше колечки мог справить, да мехами не удивишь. Рада вёртко крутилась среди товаров, приглядывая диковинку, на потеху ребятне рассказать.

Носом ткнулась в чужое плечо, подскочила резво, отпрянула было, да взгляд зацепился за бусики. Сколько видела всего, а стеклянных бус такой красоты никогда не видала. Бусы были одни, небрежно наброшены на рыжую шкурку лисы. До того хороши, бусины крупные, покатые и цвета зелёного, листочка перворождённого.

Ах, какие бусы! Весёлые, радостные. Рада глядела на них во все глаза и нарадоваться не могла. Точно встретила старого знакомого, и вот он теперь обнимает её твёрдой рукой.

Сами собой потянулись пальчики, а ухватить боязно. Как даст по рукам дядька торгаш, не впервой уж, знакомое. 

— Нравятся?

Молодец был скроен на славу. И улыбка славная. Как он прибился на торг, не заметил никто, сошёл с корабля иль приехал вслед за деревенскими сторговать. Да кто их разберёт! Все свои, покуда по ножнам холодная сталь, и улыбка приветлива. Ну а кто плутовать, тому свои быстренько растолкуют, где правда. По правде жить на хорошем торгу, коли убраться не битому восвояси захочется.

Бусину одну с нитки снял, кинул ей ловко так, а она сама в руку легла. Чем не знаменье?

— Да бери, не робей! — рассмеялся он.

Девочка глянула на него ошарашенно, взгляды встретились. Какие это были глаза! Бусина меркла в сравнении. Раскосые, цветущие одуванчиковой желтизной. Лукавые глаза.

Рада послушалась незнакомца, точно заговорённая. Нет бы вернуть, ведь и мать по ушам надаёт. Да подарок, как тут не взять. Хороша была бусина, сердцу мила и беда, что одна? Нитка красная дома есть. А уж попросить, так дед справит ей украшеньице, порадует внученьку!

— Спасибо, дяденька!

Босые пятки мелькали под рубашонкой. Рада бежала домой хвастаться и счастья своего не могла охватить. Мир был большой, совсем юный и солнечный. Как глаза незнакомца и холодящая ладонь бусина. Чужеземец захохотал ей вслед.

С бусиной девица не расставалась, на торг бегала ничуть не реже, да только бус таких больше не видела никогда. И пропал молодец, стёрся в памяти, закатился в подполье глубокое. Время же шло.

* * *

А потом как-то само собой, словно в безвременье выросла Радушка, как косица росла длинна, так и она потянулась вверх, настала пора рубаху снимать. Хлопотала матушка, хлопотала бабушка — вот и сундук с приданым наполнился, женихи объявились. Пора бы радоваться, а Рада не рада. И томится что-то в груди, словно зовёт в дальние дали. И на торг невесело бегать уж, и посиделки тяготят думами, не до подруженек и добрых молодцев.

Вот как вено кто принесёт, что будет тогда?

Рада отмалчивалась, нехотя слушала наказы матери и убегала до леса, а когда в самую глубь — вело туда чутьё дикое. То по ягоду, то грибочков на радость дедку засолить. В лесу ей всё чудилось, запахами тревожило ажно до костей. А как зайца разделывал кто, или курицу забивал, тут уж никакого спасу нет, всё в ней переворачивалось, пусть и за огородами дело затеяли.

Липень месяц тоску пуще нагнал, всё в мире жарилось на солнышке, росло, созревало посеянное. Хороводы девки затеяли, одна Рада, словно в неволе, томится в избе. Себя не признаёт, чего-то боится. Бусинку в ладони нет-нет, а сжимает.

Едва рассвет забрезжил, девица встрепенулась ото сна, схватила кузов и помчалась, не разбирая дороги. Дед ей вслед прокричал, а что кричал — слова чуждые, и лишь знакомая полянка остудила горячую голову. Рада легла в траву, опустила ладонь к прогретой земле и задышала свободно. Такой лёгкостью наполнилось тело, что впору в небеса бежать. Полежав с часок, девка опомнилась. Солнце росло.

Земляника стелилась сплошным ковром, ловко ныряя в лесок, пряча в тени румяные бока. Перезревшая ягода пачкала руки. Пальцы стали липкие, тёмные. Время текло, кузовок тяжелел, небо наливалось лазоревой голубизной. Лес уж обступал со всех сторон, незнакомец ли — не сразу признаешь.

Рада неспешно вышла к прогалине, глотнула свежего воздуха и замерла струной. Внутри, точно тетива лука натянулась нервная жила. Лес никогда не молчит. Нет-нет, да прожужжит пчела, трескуче деревья руки протягивают к отцу солнышку, прошуршит подлесок вслед зайцу-топотуну. А тут лес молчал. Страшно так и сурово. Огляделась девка по сторонам, насторожилась. Нет бы одуматься, да бегом домой на лавку к матери. Прильнуть к ней, покуда тревоги прочь не уйдут.

Под ногой хрустнуло. Рассыпаны точно ягоды по траве бусины! Будто бы те, что на торгу. Весёлые зелёные бусины размером с ноготок, сестрицы той, что у неё под рубахой к коже прижатая пряталась.

Охнула девица, и ножки её резвые подкосились от ужаса и узнавания. Берестяной кузовок упал с плеч, ладная ягода посыпалась к бусинам. Часто задышала Радушка, во все глаза смотрела перед собой.

Что за взгляд у зверя! Умные глаза, чуть раскосые, жёлтые.

Волк навис над ней угрожающе своей шириной. Скрыл от глаз ляпистые пятна неба и облаков. Ласково ткнулся мордой в щеку. Чудо ли, сердце трепещуще залепетало на незнакомом ей языке, дотоле томимое неизмеримым — оно вдруг прозрело.

Девка села неловко, а волка и след простыл. Лес ожил и вновь стал шептать о своих делах, теперь уже по знакомому, человечьим языком не описать. Рада на ноги поднялась, огляделась по сторонам, прислушалась. Вмале шагнула, как рубаха слетела с неё, шерстяная понёва за ней. Выгнулась дугой белая кожа. Припала Рада к земле по животному, оперлась коленями и руками — обратилась волчицею, только нитка с бусиной и остались.

Сама суть ожила, очнулась от векового сна. Враз забылись людские заботы. Запахи леса стали острее и ярче. Звериное чутьё повело её вслед за ним.

На востоке протяжно завёл свою песню волк.