3 место в номинации «Поэзия»-2022 (категория 25-35 лет)

Александр Филей


Поэтическая подборка


12+

                      ***

Холодно, сонно на тихом дворе,

окна домов в неземном серебре,

небо над миром легко и бескрайне,

будто овеяно сказочной тайной. 

В зеркале полузабытого льда

видится мне голубая звезда. 

Снег укрывает пространство земное,

мы обретаем премудрость покоя. 

Всюду огни – не понять, почему. 

Тайна, раскройся лишь мне одному. 

Ветер начертит на снеге посланье,

жарко бурлит ледяное дыханье. 

Вижу всё тот же исхоженный двор,

в окнах домов – беспокойный укор,

вьётся дорожка серебряной лентой,

только меня не хватает зачем-то. 

 

 

                 ***

Так много света вдалеке,

так звонок смех, счастливый, детский,

тепло ещё в моей руке,

тревожит ветер занавески. 

Такой случайный, грешный день,

мелькнувший в сумерках мятежных,

и так беззвучно, быстробежно

скользнула по карнизу тень. 

Я в небе чистом отражусь,

взглянув в последний раз на вечность,

и может, в прошлое вернусь – 

или в грядущую конечность? 

Но, оглянувшись напослед,

я в тишине прощальной ночи, 

в круженье человечьих точек

свой робкий угадаю след. 

Так много света вдалеке,

так звонок смех, счастливый, детский,

тепло, застынь в моей руке,

не трогай, ветер, занавески. 

 

 

                    ***

Был век, в котором я родился

героем, озарённым славой,

чей путь великий и кровавый

последним боем завершился.

Был век, в который я явился

пророком, ведающим тайны

грядущих смыслов. И случайно,

людьми непонятый, забылся. 

Был век, в котором я затерян,

бродяга, яростно гонимый

от всех порогов и придверий,

с душою чистой и ранимой.  

Был век, который я возвысил,

поэт и бард с судьбой мятежной, 

маг слов и повелитель чисел, 

любимец муз, мечтатель нежный. 

Из века в век я прохожу,

следов своих не замечая,

И в каждом веке, оживая,

иные смыслы нахожу.

 

 

                     ***

Мне б богом стать. Тогда б меня

во всех пределах полюбили,

и, славословя и кляня,

меня б о милости молили. 

Мне б стать героем. Каждый день

меня б усердно возвышали,

и лавром сказочным венчали,

не зная, что давно я – тень. 

Мне б стать рабом. Тугая цепь,

бесхлебье, зной, бичи, поножи

и кость, обтянутая кожей,

и боем выжженная степь. 

Мне б смыслом стать, что сотворён

на славу сумрачному миру, 

где в тайну чистого эфира

я высшей силой вознесён. 

Мне б оглянуться на века,

что протекли в голодной смуте.

И обрести себя в минуте

необратимого рывка.

 

 

                          ***

Есть слово люблю. Я шепчу его вам,

покрытым снегами равнинам, холмам.

И даже когда я таинственно сплю,

я не устаю вам шептать, что люблю. 

Омытые солнцем предгорья горят,

лесов полусонных блестящий наряд,

я вижу всё это. И жадно молю,

ты не прекращайся. Поверь, я люблю. 

Далёкого моря бурливый прибой,

бескрайнее небо над чистой землёй,

бессмертные звёзды я в сердце коплю

и радостно, нежно клянусь, что люблю. 

Тропинки родные, желанный порог,

я вас исходил, очертанья дорог.

И к милому дому, дрожа, прикоснусь - 

и в том, что люблю, на вратах распишусь. 

 

 

                        ***

Станет холодно. Мир беспокойный

из пустынно-площадных туманов

вдруг всплывает. Безлицый, беззнойный

тихий торг опустел без обмана. 

Посреди покосившийся рыцарь

безразлично глядит на заходы. 

Он не знает, доколе томиться

и какое там время у года. 

Вот считает последние гроши

заплутавший усталый прохожий. 

Его обувь всё ветше и плоше, 

и мороз по трепещущей коже. 

Может, столб нам расскажет позорный

об истории умоброженья. 

Может ветер, слепой, непокорный,

нам навеет терпенье, смиренье. 

В старых окнах богатого дома

замолкают вечерние звуки.

По кроватям разлилась истома,

не стерпеть беспощадной разлуки. 

Нет шагов. Угасает поверхность

осторожно-площадной картины.

Я кляну беспощадную тесность,

мы с тобой, прежний рыцарь, едины. 

 

 

                        ***

Закружил, завыл холодный ветер,

над холодной вечностью распался. 

Жаль, что я с ним так и не остался

тихой вспышкой рано на рассвете. 

Помнится, как в мутном полумраке

за окном по-пёсьи заливался,

нам давал нечаянные знаки,

с тишиной дремотной препирался. 

А едва завидев нас, смирялся,

осторожно складывая лапы. 

И, крадясь бесшумно, тихой сапой,

к новому прыжку изготовлялся.  

А потом, внезапно налетая,

нас терзал, объятий не жалея,

и тотчас же молкнул, угасая,

над землёй неусыпимо вея. 

Милый мой, холодный, тихий ветер,

ты нас больше вряд ли потревожишь.

Мне б с тобою рано на рассвете

закружить, зарвать, завыть до дрожи.

 

 

                    ***

Вот и ночь. Осенняя колдунья

стелет по дорогам пестроту,

смолкнут растревоженные струны,

отыграв забытую мечту. 

Запылает лист позолочённый, 

на холодной ветке отгорев.

И уснёт, счастливый и влюблённый, 

под окном моим осенний лев. 

Много в предрассветном озаренье

мне дано продумать, проискать, 

много искупительных сомнений

мне дано изведать, испытать. 

Утром тихо-розовые ставни

отомкну — и в белокрылый день

устремлюсь таинственно и плавно,

обманув хохочущую тень.   

 

 

                                    ***

Холодом чистым, хрустальным покрыты просторы. 

Осень всё так же приветлива и белолица. 

В старом безветренном парке — глухие заборы,

в море дорог кто-то трепетно чертит границы. 

Дуб поределый последние листья отбросил,

пусть догорают в сухом предзакатном пожаре. 

Дай хоть заплакать, слепая бесслёзная осень,

дай помечтать о забытом божественном даре. 

Хочется выйти во двор и с восторгом всмотреться

в те вдохновенные вечностью детские лица. 

Мне б исповедаться им не рассудком, а сердцем,

мне бы опять с упоеньем дышать научиться. 

По запорошенным тропам бреду и гадаю —  

есть ли дорога назад — но не видно ответа. 

Осень, оставь мне лазейку хотя б до рассвета. 

Только вернусь ли обратно — теперь уж не знаю. 

 

 

                       ***

Скрип дверей. Шагов шептанье. 

Чашек звон на кухне сонной. 

В коридоре — расставанье,

время гонит неуклонно. 

Запах хлеба или чая 

с нами в этот день пребудет. 

Взгляд в окно — впотьмах, гадая. 

Взгляд сквозь пену лиц и судеб. 

На пороге спит, отлаяв,

буро-пепельный клубочек. 

Мне б допеть ещё, играя,  

пару чистых, светлых строчек. 

Календарь печально чахнет, 

ход времён вернуть не чая. 

Дай нам Бог ещё на завтра

Запах хлеба или чая. 

 

 

                           ***

Мы живы памятью. Когда умрёт она,

мы станем воздухом. Другого нет исхода. 

И даже если кончится весна, 

не предавайте прожитые годы.

Тоска небес удушливо мутна,

наверно, нам достался гнев природы. 

А впереди — пустая глубина,

и не найти спасительного брода. 

И, отвратившись от родных корней, 

мы в небо ветви грешные вздымаем, 

проходит год — и больше нет ветвей,

и полый ствол чернеет, иссыхая.  

И хочется размашисто предать

всё то, чем сердце мучилось без срока, 

чтоб хоть на миг беззвучным плеском стать 

погибельного вязкого потока. 

Пусть скорбен век. Пусть этот век — война, 

пусть нам опять достался гнев природы,

пусть, не начавшись, кончится весна - 

не предавайте прожитые годы. 

 

 

                                   ***

В мой предрассветный дом бесшумно прокрадётся

огромный чёрный кот, наполненный печалью.

Он будто бы бежит пылающего солнца,

покрытый с головой огнеполосой шалью. 

Поглажу я его, благодаря за чудо,

встревожу нежно шерсть, утешу грусть кошачью.

И вслед за ним уйдя без цели, наудачу,

я по его следам ступать бессменно буду. 

Ты только промурлычь на весь простор бескрайний 

о том, что я иду нехоженой дорогой,

Мне б только рассказать, что здесь я не случайно, 

что я люблю весь мир за то, что он от Бога. 

Мы обойдём весь шар, спасаясь от покоя,   

войдём всё в тот же дом, счастливый и неспящий.   

Огромный чёрный кот со светлою душою,

приди ко мне ещё — чудесный, настоящий. 

 

 

                                   ***

Мы с годами становимся неотвратимо мудрей,

мы шумим осторожней и движемся тише, чинней. 

Мы боимся нарушить грозы роковое теченье,

и любой переход даже вброд всё одно преступленье. 

Мы страшимся отчаянных окриков в спину, прося

подарить нам покой хоть на миг, хоть на миг, без отдачи. 

И гранитную ношу на спинах покорно неся,

мы как будто ещё умоляем добавить в придачу. 

Нам бы глаже и тише дороги, нам меньше бы рвов,

нам побольше бы плоских и ровных надречных мостов. 

Или хватит нам лишь побережья в рассветной печали. 

Ничего – ни подъёмов, ни спусков – нельзя, мы устали. 

Всё послушнее поступь, всё глуше наш трепетный бас,

только нам бы взорваться и гаркнуть хоть раз, ещё раз. 

Только больше не велено. Стелется просто и строго

нас ведущая вдаль без оглядки прямая дорога. 

 

 

                                   ***

Еду, еду в чистом поле на лихом своём коне,

сердце просит разгуляться по лазоревой весне.

Впереди, гляжу, застава. Мне б немного отдохнуть,

из ручья испить водицы и опять податься в путь.

Только поле необъятно – нет ни края, ни конца,

мне б тенёчка с полкусточка иль хотя бы с полкрыльца,

конь степной покорно скачет по ухабам и камням,

видно, мне весь век скитаться по отеческим полям. 

Впереди опять застава – разорённые столбы,

погорелая калитка покосившейся избы. 

Нет мне доброго приюта, нет мне скорого пути,

мне бы только Русь Святую на полпяди обойти. 

Видно, не по мне сбивался крепкий дедовский порог, 

видно, по родным просторам наскитаться надо впрок. 

Конь уж требует пощады. Тихо поле. Нет огней. 

Вдалеке, гляжу, сияют только главушки церквей. 

Ты прибавь скорее шагу, мой сердечный, мой родной. 

Дай увидеть нам обоим светлый образ неземной.

 

 

                 ***

Мне хотя бы на минутку

ты позволь, междувременье,

прикорнув у старой будки,

позабавить пёсье племя.

Может, стану я достойным

вожаком столапой стаи,

крепкогорлым, беспокойным,

что грызёт, но не кусает. 

Может, выпадет мне доля

охранять хозяйский овин.

Быть всё время поневоле

спозаранок наготове. 

Или, будто понарошку

по предкомнатью резвиться,

отгонять от люльки кошку

и в стекло задверья биться. 

Это я решу не в шутку

сам, а ты, междувременье,

уступи собачью будку - 

чем же я не пёсье племя? 

 

 

                  ***

Сгорают зори без следа,

развеян пепел раскалённый. 

И снова в тишине бездонной

для нас рождается звезда. 

Ты приюти нас, полуночь,

в шатре Вселенной опустелой,

вселись, душа – и тут же прочь,

оставь погубленное тело. 

Неотвратим поток времён,

Миры сменяются мирами. 

Безвечен лишь стихии стон,

хаос, что жадно правит нами. 

Всеядный голод пустоты,

смягчи, ослабь земные муки, 

Мы – поределые цветы,

что вдруг сорвут слепые руки. 

В безвечной смуте без следа

сгорят закаты и рассветы,

но там, в кипящей бездне где-то

родится новая звезда. 

 

 

                          ***

Только б звуки не кончились странно,

оборвавшись обидно, резко,

зарастите, души изъяны,

мне бы мир поделить – но не с кем.

Грозовое, бурливое море

через годы уже не опасно, 

распахнулись багряные зори,

смотрит камень – беззвучно, бесстрастно. 

Вы меня напоите тревогой,

а потом отравите покоем. 

Я безумно метнусь на дорогу, 

ну а дальше ни шагу – пустое. 

Заметает блуждающий ветер

все следы, позабытые нами. 

И взыграет пожар на рассвете. 

Негасимо небесное пламя. 

Вы простите меня за лихое,

вы оставьте открытыми двери. 

Я потрогаю слёзы – сухое. 

И заплачу о прожитой вере. 

 

 

                        ***

Знакомый стук у пожелтелой двери.

И следом звонкий пёсий говорок.

Наперекор занудству суеверий

я руку протяну через порог. 

И обниму, и в дом введу с улыбкой,

и усажу за хлебосольный стол. 

И память растревожит дрожью зыбкой 

тот день и миг, что так и не отцвёл.

Пусть нас простят недремлющие боги, 

наславшие немало бед и смут. 

Мы вспомним все дороги и пороги,

что нас свели – и снова разведут.

До черноты багряного заката

мы досидим, утешив словом боль,

в глазах друг друга обретая брата,

с которым слаще мёда хлеб и соль.

Заплачет дождь, негаданно-незваный,

впивая в дверь шумливый коготок,

а в полудворной темноте туманной 

опять взовьётся пёсий говорок. 

И пусть смирятся кухонные духи – 

наш стол незыблем. В бесприютье дней

Не исчерствеют хлебные краюхи

И соль не станет мельче и бледней. 

 

 

                          ***

Роскошь безумия всем не достанется,

правда вселенская всем не откроется, 

яркий рассвет навсегда не останется,

берег усталый волной не омоется. 

Мне бы бежать по предгорью ребристому, 

небо лазурное выпив до отблесков, 

тайна безгрешная, солнце лучистое, 

ты не оставь меня в трепетном поиске. 

Катится камень с утёса стоглавого,

снова Сизиф не успеет к заутрене, 

в небе – полоска багряно-кровавая, 

мысли и смыслы безжалостно спутаны. 

Мне б на песке начертить предсказание,

чтобы богов позабавить, пирующих

на позабытой горе без названия,

за человечество вечно воюющих.   

 

 

                             ***

Господь Вседержитель, как был бы я рад,

когда б на столетья, столетья назад

меня бы вернула всевышняя сила 

и тайну рождения мира явила. 

Я б землю, покрытую светом, узрел,

я б воды живые блаженно воспел,

я б чистую тайну небес исповедал

и образ начального слова изведал.

Я был бы причастен всему, что давно

народам, языкам познать суждено. 

Я б видел запретных садов отраженье,

и двух прародителей скорбные тени

я б вестью желанной утешил. Но нет. 

Отринь, заглуши беспокойный мой бред,

спаси, сохрани, заступись и помилуй,

избави от страсти, всевышняя сила.   

Как был бы я счастлив не знать ничего –  

ни века, ни часа, ни дня своего. 

Смиренно приму свою грешную долю,

да будет на всё Твоя высшая воля. 

 

 

                         ***

Тропка ведёт по хрустальному краю. 

Тихий, серебряный сад.

Я ухожу и оглядки не знаю,

дремлют вершины громад. 

Снег укрывает дорожные камни.

Старых имён не прочесть. 

Пышет заката холодное пламя,

явлена светлая весть.

Тропка стремглав за ограду уходит,

сонно и мирно кругом. 

Эхо печальное призраком бродит,

вновь оживляя наш дом. 

Стой, не тревожься, засни до рассвета,

тихий серебряный сад.

Верю и знаю – незримые, где-то,

чистые души парят. 

 

 

                          ***

Отгудит печальный смутный ветер,

разыгравшись за окном бесцветным. 

Я проснусь, восстану на рассвете,

на пределе жизни бессюжетной. 

В тихой пустоте крадутся звуки,

радостно сливаясь в бесконечность. 

Протяни мне трепетные руки,

мною нераспознанная вечность. 

Только край исписанной бумаги

остаётся лучезарно белым. 

Отчего мне не дал Бог отваги,

не ссудил мне быть лихим и смелым. 

Я б тогда ворвался в мир спокойный,

растерзав бестрепетную сонность. 

И в слепом тумане густо-знойном

я б обрёл святую непреклонность. 

Жаль, что я труслив и краткотечен,

люб мне холод грешного приюта. 

Только смутный ветер страсти вечен,

но любви не преданы минуты. 

 

 

                      Кудояр

Хочу я жить безумно, как и встарь,

мотать года с размаху, без оглядки, 

Чтобы во рту – пожара привкус сладкий,

чтоб каждый взмах – как выстрел, злой и краткий, 

чтоб каждый припечатывал – бунтарь… 

И в подворотной тусклой тишине

хочу опять надёжного приюта. 

Чтобы не клясться в верности кому-то,

кто вдруг предаст в дурманном полусне, 

чтоб голова петляла по весне, 

чтоб с головою юркий бес опутал. 

Чтоб предо мною сам дворцовый царь

склонял главу в необоримом страхе, 

чтоб обходить расставленные плахи,

как пёс капканы. Чтоб звонил звонарь

по мне, по мне, волнуя люд площадный, 

чтоб тень моя внушала ужас чадный, 

чтоб век прошёл под знаменем моим,

смоляно-чёрным, пепельно-шальным. 

А после – вдруг, раскаявшись, смириться, 

разбив колена вдрызг, пред ликом пасть, 

и в тёмной, тихой келье очутиться, 

навек забыв погибельную страсть.

 

 

                      ***

Ты прости меня, Боже милостив,

за метания и сомнения, 

Ты утешь меня словом радостным,

Ты подай мне надежду светлую. 

Я дорог исходил бесчисленно,

я проник за пределы дальние,

я за морем блуждал стенающим,

но вернулся домой, раскаянный. 

Я прильну к образам лазоревым,

я заплачу слезами кроткими. 

Ты спаси меня, Боже праведный,

хоть обидел Тебя, наверное. 

А на жёрдочке птичка певчая

успокоит мне сердце гордое. 

Я склонюсь перед ней, рыдающий,

мне бы стать как она, блаженная.