Автобус

     Вот и все. Это был последний рейс. Теперь мы едем в депо. Без остановок, без пассажиров, без надежды. В эту новогоднюю ночь заканчиваем на два часа раньше, чем в прошлом году. Может быть, этих двух часов ей бы хватило, может быть, она бы успела, даже если б не успела, я б задержался, я б остановился, заглох бы посреди маршрута, если бы только знал, что она придет. Если бы была бы эта пара часов, но их нет. Ее нет. 

     Я абсолютно пуст, но все еще надеюсь, и везде ищу ее, ее тень, ее силуэт: в очертаниях прохожих, в отражениях витрин, тенях билбордов. В глазах встречных грусть, будто и они ее не дождались. У остановок – одинокие люди, но и их скоро не будет, я уверен большой Митц или его братья Фольц или Форд – кто-нибудь непременно – подъедут, и раскроют им свои двери, и они сядут на свои места и в полном молчании, значение которого понимают только друзья, доедут до своей остановки, а там произойдет ровно то, что и в начале – закрывающиеся двери Митца/ Фольца/ Форда болеутоляюще похлопают по плечу, будто бы говорят: «До скорого».

     И она входила, и сразу садилась у окна, – холодная (с мороза), печальная (от усталости) – и грелась о печку, блуждая в заоконном пейзаже, не замечая ни моего стекольного взгляда, ни касания к своим ногам печки, ни дрожи двигателя. 

     Почему она опоздала?.. 

     Вот уже и вокзал. Моя колыбель. Теперь мечтать только о сне без сновидений – пустом и честном сне, пустом и честном как сама жизнь. 

     Василич сбавляет скорость; кондукторша уже собрала свои пожитки и того и ждет, чтобы ей открыли дверь. Но Василич не спешит. Он останавливается, тянется левой рукой куда-то позади себя – в карман висящей на крючке куртки, и только после того, как в руке оказывается пачка сигарет, поворачивает ключ зажигания в нулевой режим. Я тяжело выдыхаю, словно загнанный конь. (Но что значил этот забег без нее?) Задние огни Василич оставил включенными. И я благодарен ему за этот жест утешения. Но нет, друг, она уже не придет. Сегодня – нет.

     Василич открывает двери и разворачивается к куртке. На этот раз ее снять. А потом ее надеть.

— Здоровья! – выкрикивает кондукторша, выходя. Маску она стянула на подбородок. От этого ее голос звучит слишком звонко. Василич выделывает плечами цыганочку, пытаясь, не вставая с места, влезть в рукава куртки. – «Здоровья!!!» – еще раз повторяет она, а после смеется: – «Остальное у нас уже было». – Василич многократно кивает, улыбается под усами, довольный, что куртка в-один-мах-плечами на нем. А кондукторша под прожекторами стоянки идет в сторону проходной.

     Нет, он никогда не уходит сразу. Может, после смены просидеть за рулем и полчаса, и час. Я рад этому ежедневному ритуалу, но только не сейчас. Сейчас я хочу побыть один. Но Василич сидит, вперев глаза в лобовое стекло, словно увидел кого в своей голове.

     Одной рукой он прикуривает воткнутую в рот сигарету, другой опускает стекло дверцы. Морозный воздух властно входит внутрь. Так даже лучше. Пусть будет еще холодней. Новогодние игрушки на окнах, занавески с приколотыми к ним блестящими украшениями, развешанная по салону серебряно-золоченая мишура – от холодного воздуха приходит в движение. 

     Хорошо.

     Спокойно. Холод отпускает мысли. 

     Василич тускло отражается в лобовом стекле: леонардовский портрет водилы на фоне спящего автопарка.

— «Простите» – Василич даже вздрогнул – уверенный мужской голос пронзил его думу. Я же просто напрягся. Однако никто не захотел взглянуть на источник тревог, но оба ждали продолжения.

— «Простите, – повторил голос. – С Наступающим Вас! А Вы в город еще поедете?» – Что за чудик, не видит что ли… аааа! вот оно что – сигнальные огни, Васильич так их и не погасил. Придется ответить. Василич мотает в ответ головой.

— «Еще же только десять часов? – не унимался голос, – Почему не едете?»

— Сегодня работаем до десяти – чеканит Василич, и делает затяжку. 

     В холоде запах сигарет почти не слышится, – видится, дымом. Пышным облаком повис внизу водительской кабине, словно в ней сидит не обычный водитель, а как минимум – Водительский Вседержитель. 

     Слышно, как рядом мужской голос кому-то передает слова Василича. Потом они уходят, и наступает долгожданная тишина. 

     И снова я смотрю на отражение своего водилы в лобовом стекле. Сигаретный дым уже обрел необходимую плотность, чтобы выстраивать из белых линий маршрутную карту жизни. Извиваясь, одна из них проскользнула мимо водительского зеркала, и я, отвлекшись от лица Вседержителя Васильича, увидел, как от автобуса удаляется двое. Тот самый мужской голос и …

     Я смотрел в зеркало, а душа моя, слившись с сигаретным дымом, медленно воспарялась в новогоднее небо. Беглость движения отдаляющегося силуэта, невидимые за зимним пальто сдержанное покачивание бедер, и только такие, как у нее плечи – задающие спокойное и решительное стремление вперед… Она – здесь. Она. ОНА.

     Пока доставал до них свет прожектора, я думал, что с каждым шагом, с каждым метром она становится ближе к завтра – к тому дню, к тому часу, когда я подъеду к Елизаветинской, а там она, дожидается меня. И я открою ей свои двери, и она поднимется по ступенькам, а потом сядет на свое место у печки, – холодная и печальная, – и мы поедем по всему городу к старому зданию на Фрунзе, ее работе, а потом вечером я буду мчаться по пробкам и светофорам, чтобы отвести ее обратно домой. Так все и будет: я загадаю это под Новый год.

— Кк… кк… кк… –  закашлялся Василич, видимо, дым пошел не в то горло. – Кхее… Фу ты… Кхее… Кхее, кхее… Проклятье.

     Хэм, хэм, хэм – Сжимал в себя воздух, норовя подцепить преграду в горле.

— Ишткрхсебе, – Выжал из себе напоследок, и перестал задыхаться. Не торопясь, основательно подходя к собственной жизни, как ко всему, до чего дотрагивался в ней, Василич приступил и к первому (после приступа удушья) вдоху. Также медленно и плавно, опасаясь повтора спазма, он выдохнул. Вдохнул еще раз – выдохнул. Легче. Почти норма. Снова вдохнул и посмотрел перед собой. В отражении стекла он увидел мужчину с проступившими на глаза слезами, а в окне – снежные хлопья, летящие прямо к стеклу. Василич и снег, почти левитировали друг с другом, но снег все же опустился на землю, а Василич – увидел ее, спешащую к нему. 

     Алилуйя.

     Алилуйя.