Последний день лета

Посвящается Евдокии Михайловне 

Павловой (Мелентьевой)

(1923-2020).

Двоюродной прабабушке. Труженику тыла.

Всё впереди

     В лавке, где собраны товары для рукоделия, висели самые разные полотна, приковывающие взгляд сочетанием цветов, пёстрым узором и блеском. На полках были разложены пуговицы, ленты и кружево — всё то, что потрясающе завершит любой наряд, передаст особенности его обладательницы. 

— А такая подойдёт? — Хозяйка достала с верхней полки запылившийся свёрток шёлковой ткани. Женщина перевернула его и, хлопнув пару раз ладонью по материалу, громко чихнула. 

     Стоящая рядом Оля еле сдержалась от того, чтобы не повторить то же. «Видимо, ткань лежала там не первый месяц», — подумала она. Но внешний вид шёлка был прекрасен: чёрный горошек на белом фоне переливался в лучах проникающего через окно полуденного света. 

— Очень хорошо! — воскликнула Оля и, отвернувшись в сторону, чихнула как мышка. — Я думаю, из него получится замечательное платье. Да, такое, как я и хотела бы, — заключила она. — Сколько будет за два метра?

— Что ж, довольно дорогая ткань, но отрез у меня в остатках и хранится уже давно, сама видишь, поэтому сбавлю цену. Двадцать рублей за метр.

     Завтра состоится выпускной, студентка хотела сшить себе за вечер наряд. Долгое время она откладывала деньги со стипендий, иной раз отказывая себе в обеде, ведь никогда не знаешь, что может произойти. Момент настал: девушка полезла в мамину сумку и достала кошелёк из кожи, которая со временем уже потрескалась. Оля отсчитала сорок рублей и положила их на стол.

— Будьте добры, ещё белую катушку, пожалуйста. — Она совсем забыла о нитках.

     Пожилая женщина за прилавком улыбнулась и уставилась помутневшими глазами на тюль, развевающийся от летнего ветерка. Она вспоминала юность. Вспоминала трепет перед торжеством в попытках найти недорогой, но качественный материал для достойного наряда. Это было много лет назад, но именно сейчас в кучерявой студентке Любовь Петровна увидела молодую себя.

«‎У неё всё впереди: работа, муж и дети», — подумала она и перевела взгляд на Олю, протягивающую пять рублей за катушку.

— Бери бесплатно, деточка, — сказала хозяйка лавки. 

— Ой, да что Вы, я заплачу. — Оля, тепло улыбнувшись, дала доброй женщине деньги без сдачи. — Всего Вам хорошего, спасибо, что спасли мой праздник!

     Когда за студенткой хлопнула дверь, Любовь Петровна присела на табуретку и достала из кармана жилетки платок. Им она вытерла слезу, застрявшую в хребтах морщин. 

— Дай бог вам счастья, молодые… — прохрипела женщина.

     Вернувшись с покупками домой, Оля Мелентьева схватила со стола бутерброд с колбасой, который жевала по дороге в комнату, а потом сразу же приступила к пошиву платья. Девушка проверила мерки, разложила шёлк на ковре и раскроила полотно. Никого не было дома, поэтому она могла спокойно заниматься делом. 

     Солнце уже скрылось за горизонтом, когда была закончена намётка и следовало садиться за машинку. 

— Ай, ноги затекли, — сказала Оля, вставая и стараясь дойти до выключателя. — Уже поздно, пора включить свет.

     Тёмной ночью, зевая за бабушкиным «Зингером», студентка продолжала шить платье. Вероятно, было бы разумнее отправиться в постель, а не то Оля заснула бы на самом мероприятии. А если бы и не заснула, то ходила бы с такими мешками под глазами, что в них можно было бы складывать картошку. Кстати о ней: пока увлечённая девушка занималась работой, её мать, Елена Николаевна, приготовила жаренную на сале и с луком картошку. На часах два часа ночи и швея, которая ужинала одним лишь бутербродом, проголодалась. Поэтому, оставив на некоторое время машинку, Оля прокралась на кухню и стала есть прямо из сковороды. 

     «Вредно. Жирно. Но так вкусно. Надеюсь, влезу в платье… А если и не влезу, то уберу вытачки по бокам», — размышляла она. 

     К половине четвёртого платье было закончено и дико уставшая, но счастливая студентка легла спать. Однако заснуть не выходило. Она долго ворочалась, представляя, как будет выглядеть в таком наряде на вручении, как будет танцевать выпускной вальс с Лёшей Пахомовым. Юноша сам пригласил Олю, когда та переживала, что останется без пары. На самом же деле девушка нравилась ему уже полтора года: они познакомились во время защиты исследовательских работ. Ольга — в области педагогики, а Алексей — в ядерной физике. Казалось бы, что вообще могло объединять молодых людей? Он возможно будущий чудаковатый учёный. Она — учительница начальных классов. 

— Здравствуй, я Лёша… Лёша Пахомов, — робко представился тогда студент.

— А я Оля. — Она улыбнулась. — Оля Мелентьева, очень приятно, — поддразнила его девушка.

     И уже столько времени юноша хранил в памяти эту милую улыбку, эти спускающиеся на покатые плечи рыжие кольца волос. Когда приходила грусть, вспоминал о трёх родинках на правой руке Оли, которые, если их можно было бы соединить, образовали правильный треугольник. Но Лёша никогда не видел её глаз, он так стеснялся, что не решался взглянуть в них. И в чувствах к Оле тоже не мог признаться.

     Этой ночью ей приснился сон: прильнув к широкому плечу и утонув в объятиях, Оля тихо всхлипывала, а Лёша в это время гладил её по голове и напевал стихотворение, выученное ещё в школе:

«Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою…»

— Ух! — Оля вздрогнула и резко поднялась. Девушка посмотрела на стоящий на тумбе будильник: восемь часов. — Ну и приснится же такое…

     Елена Николаевна проснулась в шесть и бесшумно пробралась на кухню, где занялась блинами с творогом. Женщина заметила, что в сковороде с ужином лежит вилка, которую ночной гость, по-видимому, забыл убрать. Мать улыбнулась и стала готовить завтрак. 

     Зевающая и лохматая дочь вошла в кухню и села на табурет. 

— Прости, мамочка, это я ночью есть захотела. — Оля потёрла ладонями заспанные глаза. 

— Правда? А я уж думала, Пират научился человеческим манерам, — смеясь, сказала Елена Николаевна. В доме жила дворняга с чёрным пятном на морде. Услышав свою кличку, пёс одобрительно завилял хвостом. 

— Я вчера платье сшила, давай покажу тебе, мам?

     Женщина хотела возразить дочери, что та закончила платье не вчера, а сегодня, но не стала. Лишь горячо поцеловала Олю в лоб, и они отправились в комнату, чтобы посмотреть на наряд. 

     На стенах висели написанные отцом Оли, Александром Васильевичем, пейзажи четырёх времён года. По обе стороны от тихой реки пестрели луговые цветы: сине-фиолетовые васильки, пушистые одуванчики и крупные ромашки. Всё полотно пронизывали солнечный свет и ощущение летнего спокойствия, которые не ограничивались деревянной рамкой и наполняли всю комнату. Другая картина отражала наступившую осень: золотой лес покрывал узкую тропу красными и оранжевыми следами. На длинной сосновой ветке сидела белка, держа в пасти запасы на зиму. Пейзажи Мелентьева оживали в комнате, поэтому если кто-нибудь заходил в неё, то чувствовал себя вне времени, находясь среди всех сезонов года. 

     В центре стоял круглый стол, накрытый скатертью. На ней мать Елены Николаевны, когда ещё сама была молодой девушкой, сделала вышивку гладью под гжель. Здесь также были самодельные полки старика Василия, заставленные собраниями домашней библиотеки. Оля любила эти книги, берегла их, но особое место в её сердце занимала дедушкина тетрадь с переписанными стихотворениями Александра Блока, а аккуратными закладками были отмечены любимые.

     Мать и дочь вошли в комнату, где каждая вещь, пускай даже и самая маленькая, обладала голосом. Голосом прошлого. Голосом будущего. Последним могло говорить разложенное на диване белое платье в чёрный горох. Оле не терпелось показать его, поэтому она спешно схватила наряд и пошла переодеваться.

     На пороге стояла девушка: лохматая, рыжая и кучерявая с такой по-детски наивной улыбкой и веснушками на щеках. Стояла, жмурясь от утреннего солнца и поправляя шёлковую ткань.

— Ну… Как тебе, мам?

     Елена Николаевна долго рассматривала босую дочь и пыталась понять, как время могло пролететь так быстро — Оля уже не озорная девочка в вечно дырявых на коленях штанах. Перед матерью стоит взрослая девушка, выпускница университета. Хотя неряшливость и баловство её остались прежними. Елена Николаевна провела рукой по седым волосам, подошла к дочери и обняла её, прошептав на ухо:

— Лёля, ты замечательно выглядишь. — Вытерла украдкой слезу и улыбнулась. 

     До церемонии нужно было сделать некоторые приготовления: убрать непослушные волосы, найти туфли и наконец-таки позавтракать. Елена Мелентьева помогла Оле справиться с кудрявым хулиганством, сделав с помощью шпилек с речным жемчугом объёмную гульку. Были найдены чёрные босоножки на небольшом каблуке, которые очень подходили к платью.

     Сидя за кухонным столом в праздничной одежде и доедая остывшие блины с творогом, одна юная душа чувствовала себя поистине счастливой. А другая умиротворённо наблюдала за этим, убирала сметану с измазанных губ дочери и верила, что грядущее сулит быть светлым.   

Неловкие

— Оля, здравствуй! — Лёша подбежал к девушке. — Какое чудесное платье, тебе очень идёт.

— Привет, Лёша. — Смеясь, она сделала лёгкий реверанс. — Ты хоть расчёсывался сегодня, признавайся?

     Мелентьева подошла поближе к юноше и разгладила пальцами взлохмаченные волосы смоляного цвета. Алексей был в тёмно-коричневом классическом костюме и светлой льняной рубашке. На шее висел плохо завязанный чёрный галстук.

— Эх ты, Алёша! — Она покачала головой. — Завязывать не умеешь что ли? Дай хоть поправлю тебе, — сказала Оля и посмотрела в глаза. Серо-голубые с ощутимым волнением. Что-то тревожило Пахомова.

— Оль, мы же танцуем… танцуем вместе? Я про выпускной вальс. Если у тебя что-то поменялось, может, нашла другого партнёра, то…

— Чш-ш, тише, растяпа, — прервала его девушка. — Думаешь, я просто так тебя в порядок привожу? Всё в силе — мы вместе.

Когда с галстуком было покончено, Оля обняла Лёшу и легко поцеловала в щёку.

     Говорить о любви вслух — то же самое, что стараться описать природу. Не найти подходящих слов, которые могут точно и полно передать приятное замирание сердца от распустившейся ветви вербы, запаха соснового бора или чуть прохладной воды лазурного озера. Любовь не снаружи. Любовь внутри. И она даёт о себе знать в полной тишине. 

     На большой площадке выстроились пары в ослепительных нарядах, начищенной обуви, причёски красавиц были созданы с помощью бигуди. Однако среди всех этих юношей и девушек выделялись они: на Алексее штопаные отцовские брюки и добротные туфли деда, на Ольге сшитое за ночь платье, швы на котором местами кривые, так ещё и босоножки оказались девушке велики. Он сделал первый шаг вперёд и неудачно довернул партнёршу, но лишь вовремя подхватив её, смог выстоять на ногах. Оба неловкие в своих движениях, но такие близкие сердцу, отчего все гости обращали на пару внимание. На то, как лёгкий шёлк переливался в лучах и создавал солнечных зайчиков, на то, как Лёша поддерживал падающую Олю, не способную удержаться в обуви, что была больше размера на два. И несмотря на серьёзность момента, они смеялись, как маленькие дети, останавливаясь для того, чтобы поправить застёжки на босоножках и продолжить танец.

     Под конец изящного исполнения вальса в Олиной гульке почти не осталось шпилек, поэтому пышные волосы решили устроить произвол. Девушка стала похожа на одуванчик, с которого Лёша сдувал бы пушинки, каждый раз загадывая желание: пусть она всегда будет рядом.   

— Лёша, я не подумала, что туфли будут такими большими, — смеясь, извинилась Оля.

— Правда? А я и не заметил. Мне казалось, что это классические вальсовые шаги. — Он широко улыбнулся и наклонился, чтобы поднять упавшие шпильки. — Смотри, Лёль, всем гостям понравилось!

     Она замерла на мгновение. «Лёлей» звали только в семье: ни от кого другого девушка не слышала такого обращения. Но звучало оно приятно, по-родному.

     Собрав всё, что смог найти, Лёша встал и сказал:

— Развернись, растяпа.

— Что? — Она не поняла его, но послушалась. Юноша постарался свернуть рыжие космы в подобие той причёски, что они представляли собой ранее. Он доставал из кармана жемчужные шпильки и неумело крепил их. Оля почувствовала себя несуразной от того, что была лохматой, вспотевшей, не могла грациозно передвигаться в таких босоножках. Ей стало досадно от своего внешнего вида. Но в то же время хотелось громко смеяться. «Кому какое дело, если я счастлива?», — пронеслась в голове мысль.

— Ваша гулька готова, мадемуазель, — сообщил Лёша и, взяв её за руку, повернул к себе.

— Благодарю Вас, мастер. — Оля посмотрела в блестящие глаза, наполненные не то небом, не то морем, и на миг прижалась губами к губам Лёши. А после, смутившись, отвела взгляд.

     Юноша притянул девушку к себе, прижал её голову к груди и, тепло поцеловав в макушку, прошептал:

— Лёль, побежали на озеро?

Одуванчик

     В зеркальной глади озера отражались макушки зелёных деревьев, между листьями мелькали лучи жёлтого солнца. Предвечернюю тишину нарушал звонкий смех: на берегу веселились дети — они строили песочный замок. Саша бегал к воде и набирал в железное ведро жидкость для изготовления «цемента». Маша в это время копала небольшую яму, которая после должна была стать рвом, окружающим рыцарскую крепость.

— Маш, глянь, какую палочку нашёл! — крикнул мальчик. — Она для флага подойдёт, только нужно ещё какой-нибудь кусок ткани прикрепить.

— Я придумала, — ответила ему девочка. Она выдернула блокнотный лист, сложила его несколько раз и оторвала маленький прямоугольник. Саше понравилась эта идея. Вытащив из кармана огрызок карандаша, мальчик стал раскрашивать флаг красным цветом. Затем продырявил бумагу в двух местах и поместил на найденную ветку. После долгих споров о том, на какую башню замка «Детство» поместить флаг, ребята договорились, что тот будет над подъёмным мостом.

— Скоро вернусь! — Саша помчался от берега в сторону, где высился лес. Там раскинулась поляна, на которой росли нежные ромашки. Пока его не было, Маша построила из песка свой остров. Подбежав к ней сзади и обняв со спины, Саша протянул девочке цветок и сказал:

— Машенька, когда вырастем, мы поженимся! — Она застенчиво улыбнулась и вложила ромашку в волосы.

На другом берегу веселились Оля и Лёша: выпускники носились, играя в салочки. Их ступни касались тёплой грязи, которая иногда оставляла следы на икрах.    

— Не догонишь! Не поймаешь! — дразнила его девушка. Но, неудачно развернувшись, поскользнулась и упала, испачкав платье. Пахомов поспешил Мелентьевой на помощь, помог подняться и чуть не грохнулся сам. Лёше казалось, что Оля начнёт смеяться над нелепым случаем, но она молчала, потупив голову и спрятав руки за спиной. Юноша услышал тихое шмыганье носом.   

— Эй, Лёль, ты чего? — Лёша положил руки на плечи девушки.    

— Я… да ничего. Всё хорошо. — Оля протёрла глаза тыльной стороной ладони.

— А вот и нет! Из-за чего ты расстроилась? Грязное платье? Так мы, нет-нет, я… Я его постираю.

— Не в этом дело, Лёш. Кому нужна такая неряха? Ты сам видел, какие красивые выпускницы танцевали сегодня. — Она тревожно заправила волосы за уши. — А я потная, чумазая и вся мятая, совсем ведь другая, понимаешь?

— Согласен с тобой, замарашка, совсем другая, — ответил он, улыбаясь. — Но ты нужна мне. Нужна любой: пускай хоть по уши испачканная, похожая на чертёнка, со взлохмаченными волосами. — Юноша сделал паузу и вытер слёзы со щёк девушки, а затем поцеловал с искренностью в лоб.

— Правда? — удивилась Оля. «А ведь действительно: какая разница, как я выгляжу?», — вспомнила она. 

     Лёша развернулся, шагнул назад и присел на корточки. Он аккуратно сорвал два жёлтых одуванчика и вернулся на прежнее место. 

— Лёль, потри себе под подбородком, — сказал, передавая цветок. — Я тоже так сделаю. 

     Несколько успокоившись и не понимая, к чему клонит Лёша, вдохновлённая Оля провела одуванчиком у себя под подбородком.

— Что там? — с нетерпением ребёнка воскликнула девушка. 

— Жёлтый.

— Ой, и у тебя. А что это значит?

— Что я влюблён. — Он прижал Олю к груди и стал гладить по голове.

— И я влюблена! — Она хихикнула и обняла Лёшу как можно крепче. — И каждый из мрака смотрел и слушал, как белое платье пело в луче…

— И всем казалось, что радость будет…Лёль, я подзабыл стихотворение. Продолжишь?

Приговор юности

     Вечером Пахомов проводил девушку до дома. На тёмной аллее лепестки каштана осыпались так густо, что могло показаться, будто в июне выпал снег. Стоял приятный и в то же время горьковатый запах, который распространялся лёгким ветерком, колышущим полы высохшего платья. Крепко держась за руки, Оля и Лёша наслаждались прогулкой, они тихо напевали песни и стихотворения. 

     Дорога сменилась просёлочной, и по бокам стали появляться небольшие деревянные дома. Лишь в некоторых горел тусклый свет: наверное, мать пыталась уложить младенца, или старики, когда внуки наконец-то уснули, взяли разваливающиеся альбомы, чтобы перебрать в памяти картины былых годов. Порой за заборами лаяли собаки, причём как от крупных, так и от маленьких дворняг исходило одинаковое по громкости гавканье. 

— Мы пришли, — разнёсся мелодичный голос. Оля указала рукой на дом. — Может, чаю хочешь? — Лёша согласился, хотя и чувствовал себя неуверенно, потому что думал представиться в лучшем виде перед матерью девушки. 

     После стука Елена Николаевна скоро открыла дверь, стоя на пороге с накинутым на плечи шерстяным платком. Возле её ног неугомонно носился Пират, радуясь возвращению Оли.

— Проходите скорее, холодно уже, — сказала женщина негромко. Она не была удивлена молодому человеку — больше поразило платье дочери, когда та вышла на свет. Но чтобы их не смущать, Елена Николаевна сразу пригласила к столу.

     На одном из стульев лежал моток ниток и спицы, чай был только что заварен, а на сковороде, купаясь в масле, шипели жареные пирожки. Мать Оли разлила напиток по чашкам, угощения переложила в глубокую тарелку и поставила всё на скатерть.

— Проголодались, наверное, кушайте-кушайте, — приговаривала Елена Николаевна. — Как тебя зовут? — спросила она Лёшу.

— Лёша. Алексей Пахомов. Мы с Олей вместе учились.

— Да, помню. Знаю твоих родителей, Лёша, очень хорошие люди. — Женщина посмотрела на дочь, глаза которой сияли от счастья и любви. Елена Николаевна вспомнила о молодости, об этом детском взгляде, выражающем желание девушки стать поскорее взрослой. И только потом, когда ты уже жена, а затем и мать, вспоминаешь время безмятежности, пору незнания о проблемах взрослых. 

     «Не спешите расти. Всё впереди», — подумала старшая Мелентьева и поправила седые пряди волос. 

     Юношеское стеснение прошло — стол опустел. Даже дворняге повезло, так как Лёша и Оля делились пирожками с Пиратом, пока мать не видела. Полились разговоры на самые разные темы: об отдыхе на море, искусстве и любви, о будущем. 

— Мамуль, а ты ещё такие сделаешь? — спросила Оля с набитым ртом и посмеялась. Лёша, любовно посмотрев на неё, кивнул головой и согласился, что жареные пирожки Елены Николаевны ни с чем не сравнятся. 

     Четверть первого. Стоящие на тумбе часы громко тикали. Тревожное «тик-так» разбудило Олю. Вчера долго сидели за столом и она легла поздно, но, судя по звукам, мать уже была чем-то занята на кухне. Тик-так. Сквозь занавеску чуть пробивались лучи июньского солнца, они не грели — лишь мелькали в серости наступившего дня. Девушка приподнялась на локтях и уставилась в окно. «Нужно позвать сегодня Лёшу погулять», — подумала она. Схватив с тумбочки резинку, Оля начала плести косу. Кучерявые рыжие волосы выбивались из стройного колоска, и будь за окном яркое палящее солнце, девушка превратилась бы в самый настоящий одуванчик. 

     Необходимо подниматься, но так хотелось поваляться в тёплой постели. Мелентьева спустила ноги с кровати и, зевнув, потянулась руками вверх. На лице отразилась ласковая улыбка, когда Оля подумала о событиях вчерашнего дня. Она сгорала от нетерпения, чтобы пойти работать, проводить время с Лёшей, жить обычной жизнью и находить во всём счастье. Тик-так. 

     Переодеваясь перед зеркалом, висящим на дверце шкафа, девушка заметила своё платье. Оно было ровно сложено на стуле, а сверху лежал жёлтый одуванчик. «Я влюблён», — пронеслись в голове слова. Тик-так. 

     Скрипнула дверь комнаты, босая Оля лёгкими шагами приближалась к кухне, откуда стали слышны глухие рыдания и радиопомехи:

— Чшш…ещё теснее сплотить свои ряды… Шшш.

Скрип второй двери. Елена Николаевна вздрогнула и быстро вытерла глаза платком. Она хотела выключить приёмник, но Оля остановила её движением руки.

— Враг будет разбит. Победа будет за на….Чшш, — прозвучал приговор юности.  

     В скором времени Алексея забрали на фронт, а Ольга стала проходить курсы для медсестёр. Елену Николаевну эвакуировали ещё до того, как в дом Мелентьевых попал снаряд: пейзажи Александра Васильевича, памятная скатерть с вышивкой, самодельные книжные полки — всё пропало в огне. Голос будущего замолк. 

     Они даже не смогли попрощаться. У них был всего лишь один день. Последний день лета. Но такой, который каждый перед смертью вспомнил с солёными слезами и счастливой улыбкой. В тот вечер, вернувшись после радушного приёма Мелентьевых, Лёша начал писать стихотворение. Однако любимая, которой оно посвящено, уже никогда не прочтёт этих строк. 

     Они навсегда остались неловкими в танце влюблёнными, веселящимися детьми на озере, которые могли долго и долго смеяться и плескаться в воде, плести венки из одуванчиков и читать друг другу стихи. В этом дне они обрели себе светлую жизнь. 

— Для влюблённых нет разлуки! — крикнула Оля и схватила Лёшу за руку. — Побежали, растяпа, нас ждут большие приключения! 

Спустя несколько лет совсем седой и больной Елене Николаевне Мелентьевой передали конверт. Внутри него лежала мятая тетрадь Алексея Пахомова, запятнанная кровью и грязью на страницах со стихотворением. Последний день. Последние слова.

«Последний день лета»

Посвящается Лёле (Ольге Александровне Мелентьевой),

моему Одуванчику

22 июня 1941 года

Тонкий шёлк хрустальных плеч

И подол прозрачной юбки

Ниспадают, чтобы лечь

После длительной прогулки.

Кисти, кованные сталью,

Рвут петельки на рубашке,

И летят портки льняные,

Обнажая силу ляжек.

И на землю приземляясь,

Сразу пачкаясь в грязи.

И бегут, в любви скрываясь,

Два студента без стези.

Из песка, камней и палок

Дети строят городок:

Раскопали пруд русалок,

Сделав в центре островок.

Замок рыцаря слепили

И широкие мосты:

— Саш, представь, в таком бы жили,

Вид из башни с высоты!

Плеск озёрный — счастья звуки:

Для влюблённых нет разлуки.

В них растёт надежды семя,

Что пришло талану время.

На столе стоит приёмник,

Чёрный ящичек простой.

Сквозь помехи слышны тёмные

Слова о вероломстве над страной.

И старческие слёзы капают,

Не нарушая речи волн.

Они всё знают. Понимают.

А если б иначе?.. но голос умолк.

Мать спешит за сыном Сашей,

Женщина с седой копной

Забирает внучку Машу,

Что могла стать сиротой. 

Рухнул замок игр и грёз,

Но не лейте, дети, слёз.