3 место в номинации «Волшебная гора»-2020 (категория 25-35 лет)

Александр Филей

(г.Рига, Латвия)


Дружок

Глава 1.

Улица – яркая, просторная, освещённая светом ещё не погашенных запоздало-ночных фонарей, вела в сторону магазинчика, куда Антон, живший по стечению обстоятельств одиноко, захаживал для приобретения продовольствия. Он шёл по краю тротуара, напевая что-то про себя и горестно размышляя о быстротечности выходных дней. Он живо представлял, как ему придётся вставать ни свет ни заря, стряпать на скорую руку неприхотливый холостяцкий завтрак и отправляться в типографию, где его будет ждать станок, за который ему придётся засесть и печатать, печатать, печатать нескончаемые свежие номера газет. Хотя почему холостяцкий… Ведь можно пригласить Полину, его любимую, ненаглядную, жданную. Полина не оставит его без присмотра и не отпустит на ратный труд впроголодь.

Пока Антон, подобно вольному жаворонку, усиленно раздумывал о завтрашнем дне, не успев ещё прожить и сегодняшнего, вокруг зажурчали заведённые машины, послушно отправляясь по хозяйским делам. Антон, жадно посматривая в сторону одной из них, самой красочной и интересной на вид, сокрушённо вздохнул – вздохнул, ибо давно уже хотел иметь нечто подобное, но денежный вопрос, увы, пока был весьма далёк от положительного решения. Антон был не высоким и не низким, не плотным и не слишком худощавым. Вполне себе достойный и приличный молодой человек, шагавший по миру и не особенно задумывавшийся о том, что с ним приключится через пять-десять минут, равно как и через пять-десять лет. Что приключится, то и заслужил, а на иное и не надейся. Хотя нет, надеется-то всегда можно – одной надеждой, пусть даже самой крохотной, самой невзрачно-захудалой, и поим человек.

Какая-то собака, жившая при частном огороде, заливисто облаяла Антона, оправдав своё наименование «злая», вывешенное предупредительными дворохозяевами на калитке. Антон вздрогнул и шарахнулся в сторону, почувствовав, как лихо забилось сердце. Мысленно обругав бдительного сторожа, он скосил взгляд на надпись и улыбнулся детской улыбкой. На грозной табличке какой- то расторопный анонимный (наверное, не очень взрослый) шутник нехитро доцарапал две буквы, и словосочетание приобрело новый смысл: «Козлая собака». И эта собака глядела на Антона своими багровыми бычачьими глазами и оглушительно баркала. Отмахнувшись от неё и скорчив рожицу, Антон зашагал дальше и приблизился к заветному крылечку пищемага. Оно покосилось, но всё ещё стойко держалось под давлением неумолимого времени. Крылечко это было с раннего детства знакомо Антону. Сюда его водила высокоинтеллигентная бабушка-библиотекарь, которая, выйдя на пенсию, всё своё внимание, всё своё здоровье мужественно посвятила воспитанию единственного и от чистого сердца любимого внука. Вспомнив её доброе лицо, Антон замер на мгновение, вздохнул полупечально и подёргал за старую ручку, которая со скрипом поддалась очередному посетителю.

В магазине было немного людей, но зато каких… Бросились в глаза колоритные, весёленькие, о чём- то судачившие мужички с местных дворов. На них неодобрительно глядела сухопарая тётенька, желавшая закупиться ежеутренним хлебом. Однако молодые люди галдели и не давали даме сосредоточиться. Антон метким взглядом оценил обстановку, посмотрел на приятно гудевшую витрину холодильника и отметил, что лицо одного из магазинных страдальцев кажется ему знакомым. В это время дама медленно вскипала, как чайник. Антон, проходя мимо, вежливо улыбнулся ей. По видимости, этой улыбки ей недоставало для полного боевого кипения. В ту же секунду раздалось долгожданное:

Опять эти бездельники по утрам шастают, людям не дают в магазин спокойно сходить, – засварливничала тётенька.

Милая, скажите, пожалуйста, зачем так волноваться? – кривогубо улыбнулся один из господ, зазвенькав мелочью в кармане спортивных штанов.

Поговори мне тут, – огрызнулась дама, хмуро зыркнула в сторону присмиревшей компании и приказным тоном откомандировала нерастерявшейся продавщице: – Мне литр молока, кефир и одну буханку хлеба, пожалуйста.

«Хлеба насущного», – вдруг додумалось Антону.

А нам беленькой, Люська, – перебил тётеньку дядя с длинной рыжей бородой, стоявший ближе к кассе, – как всегда, одну скляночку.

Невоспитанные, лезут поперёк, – буркнула посетительница, несколько поумерившая гнев.

А вы красивая, вам ругаться не подобает, скажу вам положа руку на сердце, – обратился к ней самый галантный и самый элегантный. Его маслянисто-гвоздичный баритон, кажется, мастерски расставил все точки над i, подействовав магически. Она повернулась к произнесшему комплимент и изобразила на круглом лице довольную улыбку:

Знаете вы, как с дамой разговаривать. Только чего ж закладываете в такую рань?

Мы не закладываем, – закашлялся тот, что искал мелочь в штанах, – мы уже усугубляем.

Взрыв прямодушного хохота последовал за этой репликой. Засмеялся и Антон, поддавшись общему восторгу, на который были способны наши люди в разных жизненных условиях. Чем тяжелее была жизнь, тем звучнее и задорнее звучал этот здоровый смех. Антон улыбался, ибо не улыбаться не мог. От неприязни до дружбы очень близка дистанция у нашего человека. Антон был потомком настоящих интеллигентов. Сын мамы-лаборанта и внук бабушки- библиотекаря. Поэтому он не мог поддержать разгоравшуюся беседу. Спокойно прикупив сала на бутерброды и творога на блинчики, он быстренько покинул гостеприимное место ежедневного паломничества изголодавшихся жильцов многоквартирных домов.

Мужички, наобщавшись с дамой, в лучшем расположении духа покинули магазинчик. Бойким, но неровным шажком побрели в сторону ближайшего подъезда уединяться в гостях у одного из них. Антону почему-то расхотелось идти в свою тесную квартирку, тем более квартирку без Полины. Он принял решение безмятежно пройтись по Молчанному парку. Там уже приятно шуршал недремлющий ковёр из жёлто-жухлой ноябрьской листвы. Закутавшись в воротник крупновязанного свитера, натянув сероватую шапку на подмерзавшие уши, Антон с котомкой отправился к заветному месту. Здесь можно, как в детстве, пошелестеть кленово-дубовой россыпью и отвести душу. Из окна первого этажа на него голубо-опаловыми глазами смотрела откормленная кошка, мечтавшая об утерянной волюшке. Из другого окна сладкогласо пели канарейки, кажется, пара, вероятно, влюблённая. Из третьего окна доносились крики горячо ссорившихся супругов в самом расцвете семейной жизни. Антон ухмыльнулся, а потом вдруг представил себя через пятнадцать-двадцать годков буйно скандалящего с Полиной – такой красивой, стройной, синеглазенькой, русоволосой – и даже немного испугался. Потом Антон подумал о своей школе, которая находилась совсем неподалёку. О первом классе, о молодой и нестареющей классной руководительнице. Как она тогда улыбнулась его маме и ласково молвила что-то вроде: «Вы передаёте вашего сына в надёжные руки». А потом пошутила: «Из них ещё никому не удавалось ускользнуть».

В это время вихроусый дворник дед Остап, деловито мявший опавшую с ночи листву, просипел в ответ «Здаров, Антош» и улыбнулся чередой своих лукавых золотых зубов. Антон прошёл мимо, засмотрелся на красивый подвижный труд и покачал головой. Вспомнил, как в детстве мечтал стать дворником. Таким же сосредоточенным и могучим. Или на худой конец ветеринаром. А может быть, и покорителем космических просторов. А потом ещё и – вот те на – учителем. В итоге стал простым типографским рабочим – пусть со смутными, но всё же перспективами карьерного роста.

Молчанный парк, место давнишних детских игрищ, урочище зимних снежных крепостей. Их обороняли всем воинским сообществом первоклассной закалки. Это и был тот самый беззаботно-комбинезонный первый класс. Шумноголосая детвора с рёвом радостно скатывалась с крутогорья на кругляшках. Сейчас почти позабытое крутогорье сгладилось. Весной здесь разводились масленичные костры, поглощались блины, пахшие корицей и подпечённым мясом. Летом здесь играли в войну, в пятнашки, потом опять в войну. В качестве временного штаба партизанского движения использовался безнадёжно покорёженный «Москвич», торчавший на другом конце парка. Нынче «москвича» и след простыл. Разобранный неизвестными охотниками за запчастями, он пропал в неизвестном направлении, великодушно отпечатавшись в Антоновой памяти ярким слепком из безвозвратного детства. А осенью… осенью он гулял здесь с Полечкой, совсем ещё маленькой и такой наивно-неуклюжей, в клетчатой юбочке. Здесь, вон под той гладкоствольной золотокудрой берёзой, состоялся его первый долгий поцелуй. Именно в этом месте они дали друг другу клятву верности. Любить друг друга и никогда не расходиться… И он этой клятве верен. Удивительно, что и она верна. Так и не бросила его – легкомысленного шалопая, прозябавшего в типографских подвалах. Наверное, чем- то он ей мил, такой смешной и старомодный. Вечный внук бабушки-библиотекаря.

Антон шёл, шёл, гулял безмятежно. Приятно предаваться сладким воспоминаниям о детстве и юности. Вдруг неподалёку в стоге листвы что-то зашевелилось. «Опять какая-то собака», – неприязненно подумал Антон, не желая иметь никакого дела с представителями семейства псовых. Собаки – они всю жизнь лают, кусают, проходу не дают порядочному человеку. Вот кошачьи – это другое дело. Они оберегают и охраняют. Отвлекшись на секунду, он посмотрел перед собой. Стог перестал шевелиться. Зато ему навстречу шёл парнишка. Какой-то чумазый, сморщенный, с всклокоченным чубом и полузакрытыми глазами. Какой- то совершенно странный и неприкаянный. «Кто это и что он здесь делает», – встревоженно подумал Антон. Паренёк между тем подошёл очень близко и поравнялся с ним – действительно, весь чумазый, как будто вымазанный печной сажей. Поравнялся и встал рядом, не сходя с места.

Эй, ты кто? Чего ты тут ходишь, грязнуля? – бросил Антон.

Я кто? – ответил паренёк молодцевато-хулиганcкимголосом. – Я твой дружок.

Не надо мне таких друзей, – пожал плечами Антон и решил развернуться. Однако собеседник удержал его за рукав и проговорил с вкрадчивой хрипотцой:

А я и не друг, я дружок. И быть мне с тобой везде и всегда, понимаешь?

Ничего не понимаю, – испугался Антон, отшатнувшись от чумазого.

Ничего, потом поймёшь. А ты, Антон, не меняешься. Что в детстве был непоседой, перекати-поле, что сейчас. Одна пара мы с тобой, и никак иначе.

Что за вздор ты несёшь? – уже не на шутку встревожившись и рассердившись, прокричал Антон.

Да ты не кричи, не ругайся, милейший, – пробормотал паренёк и подхватил растерявшегося Антона за локоть. Тот попытался вырваться, но не смог, потому что держал его маленький, юркий мальчуган поразительно цепкой хваткой.

Чего ты хочешь от меня? Денег у меня нет, одно сало с творогом.

Сало… Нельзя мне, не полагается, – задумчиво проговорил паренёк, – а так бы с радостью перекусил натуральным продуктом. Как бы тебе понятнее объяснить, чтобы ты вразумел сразу же и не задавал лишних вопросов, хотя чую, всё равно будешь интересоваться… Положено мне с тобой быть, и всё тут. Буду тебе разные вещицы предлагать, а ты не отказывайся. А то мне потом худо будет.

Предлагать будешь?.. – усмехнулся Антон, преодолевая первый прилив испуга и возвращая самообладание. – А ты что, благодетель мой?

О, ещё какой, – залепетал чумазый юнец и быстро достал из кармана пачку сигарет, – на, закури, успокойся, а я представлюсь по форме, расскажу о себе.

Не курю я, – Антон хмуро отклонил предложение, – и тебе не советую.

Э, непорядок какой, как это так, такой большой, а всё ещё к курению не приучен. Все же вокруг дымят напропалую, посмотри, ты разве не хочешь быть как все? – пытливо щурясь, вглядывался в лицо Антона юноша, – тебе бы так сигарета подошла, от девчонок не было бы отбою. А, понял, ты, наверное, эстет высшей пробы, абы какие не потребляешь. Это мы мигом подправим.

С этими словами болтливый чумазый извлёк из кармана своей просмоленной куртки нераспакованную упаковку дорогих иноземных сигар. От них сразу повеяло кисловато-сладким ароматцем. От этого влекущего запаха у Антона слегка закружилось в ничего не понимающей голове.

Нет, не буду, – негромко, но твёрдо ответил Антон, решительно отстраняя протянутую ему руку.

Эксклюзивной маркой пренебрегаешь, Антош, – подмигнул парень, – ладно, не буду ходить вокруг да около. Спрошу напрямую: скажи, чего бы ты сейчас более всего хотел.

Антон посмотрел на просителя, как на полоумного:

Не знаю. У меня вроде есть всё.

Это тебе так кажется, – многозначительно помотав выпачканным в золе пальцем, проговорил чумазый, – а на самом деле тебе многого не хватает.

Ну чего ж? – прищурился Антон.

Бла-а-аг, – игриво протянул его собеседник, – благ цивилизации.

Это как же? Благ мне всяких хватает, – недовольно отвечал Антон, – да и вообще, чего тебе надо от меня? Ушёл бы ты, а?

Да ты опять кипятишься. Ты успокойся и отдайся мне, – миролюбиво залопотал паренёк, – давай прогуляемся неторопливо, обмозгуем перспективы, а я тебе пока кой-что буду показывать, только ты не сопротивляйся. Я ведь много чего могу, много чего умею, на много что способен.

Ты что, волшебник? – захохотал Антон, окончательно убедившись, что перед ним – сумасшедший фантазёр, сбежавший из-под неусыпного врачебного контроля.

Больше, – с удивительной убеждённостью воскликнул собеседник, – вот, например, сейчас увидишь.

Незнакомец покопался в своём полинялом кармане, вымазанном всё тем же пепельно-чёрным веществом, и резко выбросил свои пальцы вперёд. В похолодевший осенний воздух Молчанного парка вырвалась кипуче- цветистая струя огненных шаров, цилиндров и кубов. Тут же они рассыпались на мелкие пламенеющие осколки, создавая удивительно яркую картину воздушного пожара. Над облысевшими беспокровными деревьями запылало пестроцветное зарево рукотворного огненного бурана. Всё это не осталось без внимания окружающих. Где-то закричал прохожий. Встревоженно завозился спокойно подгребавший листья дворник Остап. Через несколько секунд затрезвонила дежурная сирена. Антон, никогда ничего прежде не видавший, замер как вкопанный. Удивление его от увиденного было настолько мощным, что тело отказалось ему подчиняться.

А теперь нам на самом деле надо бежать, а то словят, – хитровато подмигнул паренёк.

Семеня нестройными ножками, он поволок Антона в сторону соседнего района через кустарниковые тропы. Того не надо было упрашивать дважды. Он, мысленно трёхэтажно обругивая свалившегося ему на голову горе-фейерверкера, последовал за ним по наклонной дорожке.

 

Глава 2.

Тропинка вывела их на широкий проспект. Где-то далеко яростно звучала сирена пожарной машины. Паренёк странно, с лукавцей улыбался, смотрел на Антона умильными глазами. Антон боязливо глянул на небо над Молчанным парком. Розовато-багряные отблески магического огня ещё колыхались на его поверхности.

И что это было? Что ты натворил, а? – не выдержал молчания Антон.

А что, разве каждый день бесплатные фокусы такого уровня тебе показывают? – парировал чумазый человечек и провёл рукой по всклокоченному чубу. – Со мной дружить надо, я тебе ещё не то покажу.

Да ты…

Что я?

Ты – нечистая сила, – убеждённо произнёс Антон, – а если я сейчас перекрещу тебя, а?

А оно тебе надо? Со мной тебе увлекательно и любопытно, а без меня будешь скучать, маяться. С бесами всегда бесовски интересно, согласись? – и парень дважды перекувыркнулся в воздухе, да так ловко, что любые сальто-мортале по сравнению с этим трюком казались бы детским лепетом. У Антона резко похолодело где-то в области диафрагмы, а сердце бешено заклокотало.

Правда бес? И ты меня будешь искушать?

Буду, куда я денусь, – грустновато протянул бес. Антон огляделся.

Народ, редкий в это раннее осеннее утро, шёл по своим делам. Нечастые прохожие недовольно отвлекались на тонко-рыжее заревце уже успокоившегося воздушного пожара.

А если я не поддамся? – выпалил Антон.

А я упрямый в достижении своих целей, хотя и маленький, – азартно подмигнул ему спутник и достал сжатую руку из кармана. Искуситель раскрыл ладонь серо-золистого цвета, и в ней Антон обнаружил невиданной красоты бриллиантовое ожерелье. Оно изумительно переливалось солнечно-лунным цветом.

Смотри, это тебе, – масляно улыбнулся чумазый, – подаришь своей ненаглядной, как тебе подарок, а?

Ни за что, – решительно проговорил Антон и отверг подношение.

А зря, – скуксился искуситель, – подумай как следует, ты же умный. Полюбит она тебя тогда нежнее и страстнее, чем теперь. Ведь я-то знаю, ей нравятся такие дорогущие вещички.

Мы и так друг друга любим и без таких вещичек, – возмущённо ответил Антон.

А что ты про любовь знаешь? – артистически поднял брови чумазый даритель, – как говаривал мой дед, любовь – это краткотечное переживание момента случайного совпадения желаемого и возможного. Всем в мире писателям и поэтам давно известно, что любовь – это вспышка. Вот как мой салют пятиминутной давности. Прогремел, прогорел и погас. Теперь про него все посудачат с полчасика и благополучно позабудут. И любовь твоя всё так же. То, что вы, люди, называете любовью, – это всего лишь верность собачья, которая ведёт к стеснению и несвободе. А любые верность и несвобода для любви губительны. Поэтому, Антош, твоё чувство надо постоянно подкармливать и подпитывать. Страсть, вот что главное, а страсть – это ненасытный зверь. Только вечным чувственным аппетитом ты привяжешь к себе свою девушку. Бери, Антош, бери же.

И в завершение монолога бес снова протянул ему ладошку. Из неё ослепительно блистало драгоценнейшее из когда-либо виданных Антоном женских украшений. Что-то зазывно-сладкое заворочалось в груди. Что-то неуловимо- жаркое проскользнуло в его глазах. Однако Антон резко и больно закусил себе кончик языка. Отогнав любые намёки на прелестные мыслишки, он сказал нарочито твёрдым голосом:

Мы с Полиной любим друг друга долго и крепко, как тебе и не мечталось. Убери свой сор.

Дурачинка ты, – разочарованно протянул чумазый, – да знал бы ты, какое неисчислимое множество людей, до тебя жизни клали ради того, чтобы заполучить в три раза более дешёвое украшение, чем это? Тьма народу гибла за эти камни, а ты так просто отвергаешь?

Отстань, – промолвил Антон, глядя на драгоценность, как на кусок жухлой бумаги, – убери с глаз долой подобру-поздорову, а то дружить не буду.

Бес тоскливо вздохнул. Украшение в миг пропало, как будто его и не было. Антон шёл мрачнее самой чёрной тучи, смурнее любого морского вала.

От кого ты ко мне взялся? – горько спросил он.

А я почём знаю? – взвился чумазый паренёк, невозмутимо пиная придорожный камешек, – кто бы мне самому об этом рассказал.

А ты что, не ведаешь?

Да я вообще ни при чём. Думаешь, нам, бесам, легко? Я ведь тогда, когда нас со скалы в самую непролазную бездну, совсем маленький ещё был, даже не понял, за что нас тогда наказывают. Теперь вот отдувайся за всех. Каждый бес вообще-то в глубине души мечтает стать человеком.

Чего же, страдаешь ты, что ли? – искренне подивился Антон.

Представь себе, да. Гонят нас постоянно, притесняют. Нигде нам проходу нет. Бесприютные мы совсем, неприкаянные. Постоянно страх одолевает. И сам не поймёшь, к чему он, отчего. И ты тут ещё строптивишься, упрямишься, как дитя малое.

С тебя пример беру, – снисходительно усмехнулся Антон и зашагал быстрее. Знакомая улица, блочные дома, аккуратно подстриженные деревья, потрескавшийся бордюр, заунывное просительное гудение автомобильных клаксонов…

Постой-ка… – внезапно его спутник захватил Антона за рукав и неразжимаемой хваткой подтащил его к укромному проходу в сторону подворотни.

«Что за привычка за рукава хватать», – недовольно подумал Антон, но не успел ничего сказать. Бес встал перед ним, как напомаженный лицедей при полном параде. Он взмахнул руками, и перед перепугавшимся Антоном, словно в полувидении, предстала странная картина. Величавый, вальяжного вида коронованный коротышка, сидевший на утопавшем в роскошнейших шелках троне. Вокруг него придворные подобострастно, в верноподданническом экстазе склонили безволосые головы. И даже какой-то чернополый господин, напоминавший священнослужителя, склонился перед коротышкой.

Хочешь таким быть?

Антон скептически ухмыльнулся и, захохотав, ответил:

Чтобы меня кокнули мои дражайшие наследнички? Вот уж уволь, ни в коем случае не пожелаю такого счастья даже недругу.

Неправильно ты воспринимаешь действительность, Антош, – сощурив лукавенький взгляд, посмотрел на него искуситель, – плохо тебя, кажется, воспитывали.

Вот за это ты получишь, – с вызовом посмотрел на него Антон, – бабушка-библиотекарь не может воспитывать плохо своего внука.

А, ну да, ну да, как же, как же, – голосом, насквозь пропитанным сарказмом, проговорил бес, – хорошо, что ты так веришь в свою бабушку… А что ты на это скажешь?

Первая голограмма исчезла. Зато новая иллюзия предстала перед взором Антона. На ещё более высоком троне восседал усталый, полнощёкий человек с громоздкой тиарой на треугольной голове. Губы его искривились в скульптурной улыбке. В глазах застыло ощущение неограниченного могущества. Вокруг него собралась пёстрая толпа венценосных прислужников – королей, императоров, князей и графов. Каждый с подношением одно краше и богаче другого. Всё представилось живо, как будто на самом деле.

Этим персонажем тем более становиться не собираюсь, – рассмеялся Антон нарочитее и звучнее прежнего, – он же любить не может, папа твой.

В ожидающих глазах беса засквозила невыразимая тоска, но когда тот услышал фразу про любовь, тотчас встрепенулся:

Это папа-то римский любить не может? Почитай историю Рима, дружок, и не смеши завитки моих рожек. Да чтоб ты так не мог любить, как эти люди.

И что в этом хорошего? – резонно заметил Антон. – Продавать и покупать души направо и налево за материю я не буду. Иди лучше сам папой римским становись.

Да наших там уже хоть отбавляй, – печально вздохнул бес, – там самые пробивные и пронырливые поналезли. Не протолкнуться даже с моими колючими локтями.

Антон хмыкнул и пожал плечами. Потом пристально посмотрел на чумазого и спросил:

Слушай, а называть-то тебя как? А то неудобно будет всё время бесом кликать, вроде как оскорбление.

А никак не звать меня, – растерянно отозвался чумазый, – хотя… была у меня тоже когда-то любимая девчонка… Овсюткой звала, миловала и ласкала. Ты меня, пожалуй, тоже так зови, хоть какая-то отрада мне будет.

Ладно, буду Овсеем кликать, сойдёт, – милостиво склонил голову Антон. Оба посмотрели друг на друга не без интереса.

Слушай, а ты со мной весь день и всю ночь намереваешься провести? – задал ему Антон давно напрашивавшийся вопрос.

А что, понравился? Уже и отпускать жалко? – с нажимом спросил Овсей.

Да с тобой как-то веселее стало, живее, что ли, – скрепя сердце признался Антон.

А без бесов тоскливо, – рассмеялся чумазый Овсютка звонко-мальчишеским смехом. Потом, посерьёзнев, он добавил:

Да нет, вынужден буду на времечко откланяться, но не волнуйся, теперь мы с тобой пара, два брата-сапога, друг за друга держаться будем.

Салюты ты красиво делаешь, – с лёгким сожалением признал Антон.

Хочешь, повторю и тебя научу? Только скажи – и весь город сейчас же заполыхает по твоему малейшему велению? – обрадованно воскликнул Овсей, как будто этого и ждал.

Нет, не смей людей пугать, – улыбнулся Антон, – они у нас и так в последнее время слишком пуганые стали. Нервы как решето.

Конечно, ещё бы, не превратилась, – вздохнул Овсей, – они утром просыпаются, а их уже мои уважаемые собратья подначивают. Они зубы не успевают почистить, как включают телевизор, слава ему великая, а там нами запеленгованные подпевают. Выйдет на улицу – повсюду плакаты, щиты, на которых наши висят. Вот он весь искусанный, искушённый, измотанный, добирается из своих последних клячевских сил до работы. Но и там покоя и воли ему нет. Повсюду нами расставленные его обрабатывают: усушают и утрусывают. И вечером дома то же самое щёлканье пультом и телекартинки одна прелестнее другой. Всё наши.

Овсей яростно заморгал и похлопал в свои серо- запепелевшие ладошки. Антон терпеливо слушал.

– …А ты говоришь, решето… Знаешь, дружок, там уже не решето, там одна дыра чёрная почти сплошная.

Вот ведь вы подлые, а, – задумчиво протянул Антон, глядя куда-то в сторону слегка погнутой кем-то шейки водопроводной трубы.

Мы не подлые, мы трудолюбивые, – усмехнулся Овсей и проследил за взглядом Антона, – а давай-ка тебе ещё кое-что…

И с этими словами он в мгновение ока подхватил куда-то Антона. В ту же секунду они оба оказались на запыленной и покрытой толстым слоем мусора крыше какого-то здания средней высоты. Антон, не успевший даже как следует удивиться, осторожно глянул вниз. Напротив шумел многоячеистый человеческий муравейник. Из него поминутно, если даже не посекундно, входили и выходили люди. Овсей молча, ничего не говоря, подвёл Антона к самому ограждению на крыше.

Что, сбрасывать будешь? – ехидно вопросил Антон, – а потом скажешь – лети, мол…

Старые прадедовские методы, – полупрезрительно фыркнул искуситель, – молодое поколение реформаторов так уже не работает. Я тебе другое покажу. Видишь того человека в сером костюме, что выходит из своей машины?

Антон проследил взглядом за рукой чумазого и кивнул.

У него есть всё, гораздо больше, чем у влиятельнейшего короля любой средневековой державы. И чем у любого, даже самого ненасытного и златолюбивого папы римского. Это покоритель миров, а не просто мира. Хочешь – только кивни: будешь таким.

Антон задумчиво вздрогнул и проследил взглядом за тем, на кого ему указал Овсей. Человек каждым оттенком своего движения выдавал уверенность в собственной неограниченной власти. Небрежная императорская поступь. Крупный лоб, эффектный взгляд, перед которым, как перед львиным зраком, цепенели и холодели все, кому в голову могла закрасться шальная мысль о том, чтобы перейти ему дорогу. Высокий, статный, гармонично скроенный, он притягивал к себе взгляды.

Это же не человек, а истукан, – пробормотал Антон, искренне испугавшись и даже немного отшатнувшись.

Да брось придумывать, – воскликнул бес, – могущественнее его нет никого. Он добьётся всего, чего пожелает. В кратчайшие сроки.

А если всё есть, зачем тогда быть? – простодушно спросил Антон.

Не хочешь? – трепетным шёпотом переспросил бес.

Конечно, нет. Я ведь слишком себя люблю, чтобы быть таким, – настала очередь Антона иронизировать.

Бес охнул, вздохнул, заметался… и они снова оказались на прежней улице. Оба смотрели друг на друга и гадали, что же будет дальше.

С тобой такие простые, но действенные способы не действуют. Что же, придётся мне пока тебя оставить. Слетаю в одно ведомство, поинтересуюсь по поводу кое-каких важных делишек. А ты пока погуляй, подумай, обмозгуй своё положение. Ты дружишь со мной – это твоя привилегия. Ты сам ещё не понимаешь, насколько это ценно – иметь со мной дружескую связь. Я ведь, в отличие от других бесов, людей не предаю. Слово моё крепко как уголь.

Доброй дорожки, мой новый знакомый, – помахал ему рукой Антон.

И кроме этого, больше ничего не хочешь мне сказать? – удивился дружок.

Пока, Овсей, до скорого, – насмешливо глянул на него Антон, и он тотчас заискрился по-ребячьи трогательной улыбкой.

Ага, вот как, значит, до скорого, – хмыкнул он, – добрый ты человек, даёшь мне надежду. Приятно с тобой, но пора мне.

Ступай, – спокойно напутствовал Антон.

А хочешь кое-каким огненным шалостям тебя подучу? – напоследок переспросил он.

Я тебе подучу, – шутливо замахнулся на него Антон, – лети давай, а то поддам.

Овсей не заставил себя долго упрашивать. Он шевельнулся, закрутился, завертелся свистящим вихрем и куда-то растворился. Долго Антон смотрел на то место, где ещё несколько секунд назад находился его новый приятель и от души удивлялся, как с ним всё это могло приключиться.

 

Глава 3.

Антон занимался днём привычными делами. Беседовал с друзьями и подругами напропалую, ел и пил, мыл посуду, смотрел научно-познавательные телевизионные программы. В конце концов у него состоялась долгожданная встреча с Полиной, которой он высказал предложение сходить в кино.

— Давно тебя уже не видел. Расстались только позавчера, а кажется, что прошла уже целая вечность, — говорил он ей проникновенным полушёпотом, ступая по жёлто-кремовой ноябрьской листве, не в силах унять привычного, сладко-завораживающего сердечного трепета, который возникал у него каждый раз, когда он шёл рука об руку со своей любимой.

— Я тоже много думала о тебе и скучала, — просто, без хитростей отвечала Полина, вдохновенно слушая шелест позолоченного покрывала.

Наверное, это был последний солнечный день навсегда удалявшейся осени – осени, которая никогда больше не повторится в жизни героев. Будет другая осень, другие прогулки, другие объятия, но этой, особенно завораживающей, волнительно-душебродящей, подкупающей своей невыразимой теплотой, уже не дано повториться.

Полина шла, ступая ласково и тихо, боясь посмотреть куда-то в сторону. Для неё существовали только мир и Антон, Антон и мир. Антон улыбался скромно и безмятежно, но то и дело против собственной воли возвращался к тем колдовским головокружительным перевоплощениям, которые ему довелось пережить сегодня утром.

— Как-то ты сегодня мало разговариваешь? – лучезарно улыбаясь, посмотрела на него Полина. Антон на секунду остановил взгляд на её русых, серебряно-ванильныхлоконцах,выбивавшихся из-под миниатюрного беретика, на её румяных, по-девически обворожительных щеках, на полнокровных, слегка распахнувшихся от ожидания чего-то нового, чудесного, губах.

— Я думаю о тебе, а искренние мысли о любимом человеке заменяют иногда любые самые искренние слова, — ответил Антон.

Полина зарумянилась, отвернулась. Ярко-карминный пожар на её очаровательных щёчках привёл Антона в смущение. И Антон возлюбил с невероятной сокрушительной силой – до самозабвения – возлюбил эти желанные щёчки.

Между тем на горизонте показалось невысокое, по-домашнему уютное здание кинотеатра «Лира». К его крыльцу было прикреплено фигурное изображение этого древнего, сладкопевногомузыкального инструмента. С детства Антон помнил эту лиру – она успела пережить много исторических пертурбаций, но благополучно сохранила свой облик. Вошли в вестибюль, подошли к седовласой сказочно улыбчивой кассирше. Антон, обменявшись со служительницей билетного княжества несколькими шутливыми репликами, купил два билета на предпоследний ряд, потому что на последнем, самом камерном и дарующем уединение, все места уже были предусмотрительно разобраны. Пока было время до начала постановки, решили посидеть в небольшом кафе, в котором заказали изумительно лакомое фруктовое мороженое в алюминиевой мисочке. Всё было как в том самом недавно прожитом, но казавшемся таким безвозвратно далёком детстве.

— А помнишь, как мы с тобой гуляли удивительно лунной ночью по садовым тропинкам? И ты рассказывал, что увезёшь меня на Луну, и мы по ней будем ходить, и ты будешь рассказывать мне фантастические истории о затерянных мирах? – на одном дыхании выпалила Полина.

— Помню, милая моя.

— А помнишь, ты мне читал её?

— Что именно?

— Луну. На ней ведь всегда что-то написано, и эти загадочные письмена никто до сих пор не может разгадать. А ты смог.

— Любовь раскрывает сверхъестественные способности. Каждый, кто любит, становится немножко богом.

— Как тонко подмечено, Антош.

Полина, улыбаясь, обняла ладошками холодную грань алюминиевой ёмкости.

— С тобой везде тепло, и на Луне, и на Земле. Луна, правда, такая далёкая, и с тобой мы бы там зажили.

— Знаешь, за что я тебя особенно люблю – нежно посмотрел Антон на свою возлюбленную, — за то, что ты мечтательница.

— Мечта – это детская форма веры, — проговорила Полина, — а взрослый человек мечтать не должен, он верить обязан.

— А ты…

— А я вот осталась маленькой колыбельной девочкой, — с оттенком еле уловимого сожаления произнесла она.

— Но ты ведь тоже во что-то веришь?

— Смотря во что верить? – распахнула зелёно-лесные глаза Полина.

— В свою избранность, например, — краями губ улыбнулся Антон.

— Это же страшный грех. Все мы любимые дети одного создателя.

Антон засмеялся немного принуждённо. Полина полушутливо замахала на него руками:

— Вечно с тобой в какой-то философский разговор ввяжешься, а я не хочу сейчас разговаривать, — и нежно добавила, — я хочу просто долго и внимательно смотреть на тебя, изучать каждую складочку твоего лица, каждую миниатюрную морщинку в уголках твоих глаз, каждую искринку твоего лучезарного взгляда и думать – какое это счастье сидеть напротив тебя и каждой крупицей своей чувствовать, как я…

— Как ты живёшь в моём сердце. Человек ведь только сердцем и может жить, если только сердце у него живое, — Антон бережно и трепетно вложил Полину мягко-бархатную ладонь в свою руку, — слушай, ты права, что-то я разговорился без меры, а нам на киносеанс надо. Уже скоро звоночек прозвенит.

— Пошли, — промолвила Полина тем особенным, трогательным шёпотом, которым влюблённые обращаются к любимым. И оба встали и пошли.

 

Глава 4.

В зале было очень много народу, потому что фильм обещал быть интересным и увлекательным. Назывался он немногозначительно: «Тёплый вечер у тихого моря». Мелодраматическая история.

— Давно хотела пойти на этот фильм, — задумчиво протянула Поля, не отпуская руку Антона.

Повсюду было прекрасно, потому что везде на свои места садились весело щебечущие, задорно чирикавшие влюблённые пары, мечтавшие о том, чтобы эти заветные долгожданные мгновения совместного времяпровождения никогда не заканчивались. Антон бегло оглядел своих соседей, чуть-чуть ревнуя: они казались более счастливыми, более жизнерадостными – но тут же успокоился, украдкой поглядев на Полину: она сидела с застывшей живой улыбкой и смотрела куда-то далеко невидящими от радости глазами. Антону и вправду ничего не нужно было делать: в его задачи входило просто быть рядом.

— Интересно, это будет счастливая любовь или…

— Скорее всего, счастливая, судя по названию. Главное, что название фильма не пугает.

— А мне вот нравятся трагедии, — с мелодичной задумчивостью протянула Полина, — они очищают душу и дают возможность оценить то самое дорогое, что есть у человека. Здесь и сейчас. Счастлив человек только миг и ни минутой больше.

— Эти твои слова я запомню навсегда, — проговорил Антон.

Прозвучала заставка. Люди перестали кашлять, перешёптываться и хрустеть бумажными пакетиками. И в это время… что-то противоречивое кольнуло Антона чуть ниже сердца. Ему показалось, что его давнишний чумазый знакомый смотрит на него пристально, откуда-то из потаённых глубин зрительного зала.

На экране между тем отобразилась печально глядящая вдаль белокурая девушка, волосы которой были завязаны в красно-дразнящийбант. Антон вдруг почувствовал, что куда-то неумолимо уплывает, как будто неведомая сила уносит его в далёкие просторы, и вот… перед ним предстал его новоиспечённый покровитель-искуситель.

— Ты что, сдурел совсем? – шикнул на него Антон, оглядываясь налево. Тут его пронзил холодный испуг. Рядом никого не было – Полина исчезла как по мановению чьей-то дурной руки. Один только чумазый парнишка с хитровато-заговорщицким видком стоял перед ним, уперев руки в боки. Тёмный антураж подчёркивал его извивающуюся плутовскую фигуру.

— Я-то? Совсем нет, — подмигнул Овсей, — но немного да. Мне, бесовскому созданию, по должности сумасбродить положено. Это моя натура.

— Ты же обещал не приходить ко мне сегодня, — укоризненно возразил Антон, — немедленно верни меня назад. Не смей портить мне вечер. Только попробуй устрой тут стрельбу с фейерверком. Я тогда окончательно от тебя отрекусь и взмолюсь у высших сил, чтобы ты не приходил ко мне.

— Обещал сегодня – а сегодня уже прошло, — лукаво подсмеивался бес.

— Это как? Посмотри на часы и брось дурачиться, — сердито нахмурился Антон.

— А сегодня день уже прошёл, милый мой, уже вечер настал, — иронично усмехнулся дурашливый Овсеюшка, — теперь моя власть.

— Твоей власти тут вообще нет, — не на шутку разнервничавшись, почти закричал Антон, и тут же перейдя на сбивчивый взволнованный шёпот, — оставь меня сейчас, ты понимаешь, заблудшая твоя душа, не нужен ты мне.

— Ой, ошибаешься. Скучал я без тебя, — плаксиво пожаловался Овсей, — так и думал, как бы увидеть. Ты ведь пойми, нам, отверженным сущностям, очень одиноко бывает. Только и думаешь, к кому бы прильнуть, кому бы поплакаться в жилетку. И никто к нам по-человечески не обратится. Всё ругают, всё брезгуют, а то и презирают в открытую. Сам-то, счастливый, сидишь, любимую тискаешь, фильм слезливый смотришь, а мне, значит, пропадай без остатка?

— Замолчи немедленно, — багряно-пунцовая краска негодования озарила лицо Антона.

— А вот и не заткнёшь ты меня, — успокаивающе подмигнул ему Овсей, — сейчас мы тут с тобой быстренько сгоняем в одно заповедное место. Там ещё ни один из простых смертных не успел побывать. Ты своими глазами посмотришь, как там. Тебе небось понравится.

Искуситель предвкушающе потёр запачканный нестираемой сажей подбородок.

— О чём ты? И где Полина?

— Да не переживай, парниша, всё с твоей Полиной хорошо и даже лучше – сидит она, вся осиянная улыбкой, смотрит недурной фильмец, а ты рядом сидишь и держишь её за руку, как будто она сбежать может. Куда она от тебя, втрескавшаяся по уши, сбежит?

— Ты меня начинаешь раздражать, — сцепил зубы Антон.

— На то я и бес, чтобы бесить, — ловко парировал Овсей.

— Странно, а ведь когда-то расстались как друзья, — заметил Антон.

— Вот видишь, не надо ссориться – только время тратим, — хмыкнул Овсей, — давай, бери меня за запястье, сейчас немножечко полетаем по тем местам, которые ты только на уроках астрономии с нескрываемой завистью наблюдал.

Антон схватил беса за запястье, повинуясь не своей воле. Бес азартно подмигнул своим шаловливо-желтоватым глазом. Во всём облике Овсея читалась озорно-дикая кошачья чертинка. Они оба завертелись, вихреватозакружились. В одночасье Антона с головой накрыла иссиня-чёрная надрубежнаяпелена. В ней удалось рассмотреть только скопище пепельно-бурых точек. Некоторые сверкали переливчатым бриллиантовым свечением. Дальше последовала невероятная тряска. У Антона даже задрожали зубы. В ту же секунду оба оказались на вязкой жёлто-песчаной поверхности. Воздух, который Антон вдохнул, болезненно царапнул ему горло, цепучим коготком проник в бронхи. Ему показалось, что в лёгкие забилась въедливая колючая пыль. Вокруг чернела необъятная синева. Далеко посреди беспредельной пустынной равнины дыбились какие-то тускло очерченные холмы.

— Мы где? – изумился Антон, стараясь дышать поверхностно.

— Вот скажу – не поверишь. На Луне, — горделиво подбоченясь, дал обескураживающий ответ бес, — я, конечно, постарался насытить местное пространство земным воздухом. Не знаю, удалось ли. Но ты первый тут. Видишь, какой я могучий, хоть и маленький. Тебе со мной точно дружить надо, я ещё не то сумею.

Антон размеренно вдыхал, стараясь не заглотнуть слишком много лунной пыли.

— А ты меня, Антош, вдохновляешь, — продолжил Овсей, — человек для беса – это вечная муза, так и знай.

Антон смотрел на окружающее его пространство одичалыми от изумления глазами. Он не мог представить, что всё это происходит с ним наяву. Ведь сейчас он должен был преспокойно сидеть в уютном кресле любимого кинотеатра и смотреть трогательный мелодраматический фильм с любимой девушкой. Он же с непонятным бесом бороздит поверхность настоящей Луны. Это было более чем невообразимо.

— Тебя ведь всегда привлекало это небесное тело, согласись? – хитровато спросил Овсей,

Антон безмолвно кивал. Бес делал пальцами в воздухе какие-то неясные конфигурации.

— Это я тут воздух заговариваю, чтобы нам было чем дышать. Давай, походи, освойся, смелее, будь дерзким первопроходцем.

— Ты с ума сошёл, — сумев наладить дыхание, печально проговорил Антон, делая первые шаги и чувствуя, как он вязнет в этом песчаном месиве.

— Ничего, не тревожься, сейчас мы тебя подправим, — взмахнул ручкой бес, и после этих слов Антон ощутил, как почва становится более упругой.

— Ты… зачем?..

— Успокойся и посмотри, чем не плацдарм для будущей жизни, — ласково зашептал Овсей, — никто, никого – только ты и твоя Полина. Соблазнительные перспективы, не правда ли?

Вдали разыгралось что-то мутновато-багровое, а ещё дальше космическое пространство разрезали яростные сполохи неровных, ветвистых, остроконечных зарниц. На миг Антону показалось, что вся великая правда мироздания распахнулась перед ним в своей нетронутой первозданной красе. Слева зашевелился песок на спине тяжеловесного бархана. Справа вспучилось что-то чернотелое. Антон зашагал решительнее, чувствуя, как борются в нём разумная предосторожность и искусительное любопытство.

— Поселишься здесь, построишь себе дом, а потом станешь королём Луны, представляешь? – спокойно, как будто между делом заговорил бес, поглядывая на Антона своими масляно-прищуренными глазками, — ты ведь мечтал о чём-то похожем? Зачем тебе Земля, слишком тяжела её ноша для человека, а тут –простор, вольное бытиё, раздолье, сердечная удаль, чего только пожелаешь. И, конечно же, любовное уединение. Это то, о чём любой земной обыватель может только пожелать в самых дерзких мечтах. Это величественный, благородный, ненарушимый покой. Понимаешь ты, что я тебе предлагаю сейчас? Это всё в моих силах, хотя мне и тяжеловато будет местами, но я справлюсь. Всё лучшее для тебя, мой избранник.

Бес говорил, щедро сыпал сладкие, притягательные словца. Непонятно было, балагурит он или высказывается совершенно серьёзно. Вокруг было так царственно красиво, что Антон на мгновение задержал дыхание и погрузился в блаженно-безмолвную созерцательность. Видно было, что здесь ещё не ступала нога человека. Это небо было каким-то сверхземным, высокоидеальным. Антон смотрел в него, сине-могущественное, беспредельное, с чувством глубочайшего преклонения перед его величием.

— Знаешь, Овсейка, — задумчиво, плавно перебирая звуки, проговорил наконец Антон, — не нужно мне всё это. Я на Земле хочу и буду жить.

— Ты неисправим, — тоскливо покачал головой Овсей, — это уникальное предложение, ты понимаешь. Никто из бесов так не любит человека, как я тебя, я тебе желаю добра, самого настоящего.

— Я представляю, я тебе даже, наверное, верю, — всё таким же тихим умиротворённым голосом проговорил Антон, — но мне хорошо там, где я есть, потому что так Богом заведено – человеку жить на Земле и сеять на ней и пожинать плоды её.

— Это ересь, — мрачно и дико озираясь, зашипел бес, — почему не покорить новое, неизведанное, ведь я могу это, и ты можешь…

— Зачем кого-то покорять? – улыбнулся Антон, повернувшись к Овсею, — что за странное слово. Покорять нельзя, мы ведь не хозяева и рабы. Мы люди.

— Придираешься к словам, — ещё мрачнее прошепелявил Овсей, и тут же взмахнул рукой, — ты посмотри, какое радужное пространство вокруг тебя. Я снабжу его кислородом и всем, что полагается для полноценной жизни. Ты с Полей сможешь основать новый мир, совершенно новый. Будешь основоположником новой культуры, новой формы жизни. Говоришь тебе, говоришь, а ты делаешь вид, что не понимаешь меня.

— Ты мне можешь сколько угодно внушать это, — строго ответил Антон, — всё равно не поддамся. Я простой земной человек, мне не нужна Луна. Я ведь не лунатик. А мир и старый хорош, меня он вполне устраивает.

— Тебя не переспоришь, — миловидное лицо чумазого соблазнителя немного исказилось. Он затрепетал, задёргался, задрыгал коленями. Антону самую малость даже стало его жалко. Он с сожалением посмотрел на него – старается, делает сюрпризы, а он такой непреклонный. Ну и ладно, пусть помучается, побесится…

— Ты верни меня назад, а, — мягко, но уверенно попросил Антон, глядя бесу в глаза, — спасибо, конечно, за такую чудесную экскурсию, ценю твои способности и возможности, но меня ждёт Земля и меня ждёт любовь.

— Ждёт его… Да не ждёт она тебя, — визгливо, каким-то душераздирающе-неестественным голосом проговорил бес, — нужен ты ей. Сколько таких, как ты, у неё, у Земли, уже было. Скольких она переварила. И ты будешь одним из тысяч, одним из миллионов.

— Я буду – достойно поднял голову Антон, — ты правильно сказал. Возвращай меня быстрее.

Бес заюлил, зашипел что-то несуразное, издал глубокий вздох разочарования и закружился в чародейном лунном воздухе, создавая уже привычный Антону вихрь. Вскоре Антон втянулся в него и через несколько мгновений дикого стремительного полёта он снова оказался на привычном месте – в кинотеатре «Лира» рядом с Полиной, и тут же ощутил её тёплую, доверившуюся ему руку в своей руке. На экране молодой человек уводил белокурую девушку куда-то далеко, в уголок туманного утреннего сада, говорил ей что-то нежно-вкрадчиво, и Поля задумчиво смотрела на экран, а потом перевела просветлённый взгляд на него, и он, глядя ей в её светлые глаза, без раздумий, будто отдавшись сердцу, сказал:

— Полина, я тебя люблю.

 

Глава 8.

Утро уже вступило в пору своего господства. Солнце, уже не багровое, едва рождённое, а светлое, рыжее, взошло над пробудившимся миром. Антон протёр глаза. Сердце его всё ещё трепетало, но уже почти успокоилось. Сладко потянувшись и неторопливо встав с кровати, он выполнил череду гимнастических упражнений. Сон остался в прошлом. Посвежевший и взбодрившийся, Антон отправился на кухню и начал быстро колдовать над плитой, готовя себе скорый завтрак. Был поставлен чайник, лучший друг любого уважающего себя чаелюба. Уже спорились бутерброды с колбасой, но без масла. Уже закипала овсяная каша, приготовленная по-спартански, на воде.

Антон помыл руки, почистил зубы и присел за небольшой закруглённый стол. И тут он как будто вспомнил о чём-то важном и замер, прислушиваясь к себе. Но всё молчало. Блаженная долгожданная, тишина разлилась по пространству кухни. Антон зажевал бутерброды. В голове у него крутилась очередная мелодия прошлых лет – и, к счастью, ничего более. «Неужели этот бес оставил меня насовсем», с удивлением и радостью подумал Антон, дожёвывая последний кусок и доглатывая заварившийся чай на основе целебного разнотравья. Тот самый, который ему с детства заваривала во всём хорошо разбиравшаяся бабушка-библиотекарь.

Всё, пора, работа ждёт. Время не терпит, время подгоняет, устремляет, заставляет двигаться вперёд вместе с собой. Антон бегло выглянул в окно, подхватил куртку потеплее, повернул ключ в замке, открыл дверь и выбежал на лестницу, решив, что негоже ему, сидящему постоянно на работе, пользоваться лифтом. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как откуда-то из сумеречного уголка лестничной клетки на него вышел знакомый сутуловатый силуэт…

— Ты, что ли? – в ужасе отпрянул Антон, закрывшись рукой в густой перчатке.

— А небось видеть меня не рад? – процедил чумазый, распахивая руки в приветствии, — я вот искренне рад, что мы с тобой и сегодня встретились.

— Ты, значит, решил меня искушать извне да? – улыбнулся Антон, — внутри тебе не сидится? Так даже лучше, а то мне не по себе, когда я чувствую, как ты там торчишь и подначиваешь меня.

— Вот видишь, я иду тебе навстречу, — ухмыльнулся Овсей и сказал, — позволь тебя сопроводить хотя бы до перекрёстка.

— Так и быть, позволяю, но только без фокусов, — строго ответил Антон.

Оба зашагали по давно знакомой лестнице. На улице их озарила солнечная струя. Антон с радостью и умилением подставил лицо под лучи вечного источника жизни на Земле. Чумазый его спутник отчётливо изобразил на своём лице гримасу неудовольствия:

— И сколько можно светить, а? – пробурчал он.

— Что, не нравится? – насмешливо поддел его Антон, — сразу видно, что ты выходец из тёмных миров, где царит вечный сумрак. Будь проще, наслаждайся каждым солнечным мигом.

— Я-то к нему ровно дышу, к светилу этому вашему, — нахмурился Овсей, — да батя мой ненавидел его. И дед с прадедом, помню, отчаянно ругались. Знающие наши говорят, что им-то, постылым, нам крылышки мятежные и опалили когда-то.

— У вас с солнцем старые счёты, — как бы самому себе сказал Антон, и зашагал чуть быстрее.

— Быстро ты куда-то засеменил, — ревниво подметил соблазнитель, едва поспевая за Антоном, — никак избавиться поскорее хочешь от моего присутствия, верно?

— Есть такое желание, — не стал скрывать Антон, — всё равно весь набор твоих соблазнов уже испробован. Ты видишь, что я незыблем, как кремень и верен своим нравственным традициям, как Муций Сцевола. Шансов у тебя, Овсеюшка, нет и не будет.

И с этими словами Антон зашагал веселее и даже подпрыгнул от осознания своей неуязвимости перед потусторонним созданием.

— Не зарекайся, дружок, — покачал своей взлохмаченной головой Овсеюшка, — мне с тобой идти ещё ровно минуту. А за минуту может измениться не только твоё мнение, но и история всего мира. Да и вообще, время – штука наиковарнейшая. Да что я говорю: за мельчайшую долю секунды, бывает, меняется ход времён. Истории века нет – есть история мига.

Словоохотливый чумазенький собеседник многозначительно поднял свой кривоватый палец, перепачканный в чём-то пепельно-горелом.

— Опять развёл свою ненужную философию, — тихо промолвил Антон, — ты бы лучше не разглагольствовал, а пошёл бы и помылся. Может, я тебе чистому больше поверю, чем тебе нечистому.

Не оглядываясь на беса, Антон прошёл узковатую тропку и вышел на немноголюдный широкий тротуар. Машины, едва очнувшиеся от ночной спячки, кряхтя выезжали на большую дорогу. Светофоры осоловело моргали. Люди шли мирно и деловито. Кто на работу, кто в школу, кто просто выгуливал собаку. Именно последние казались самыми умиротворёнными и беззаботными. Приближался заветный перекрёсток, на котором через минуту искуситель Овсей обещал оставить своего искушаемого и отправиться своей дорогой хотя бы до завтрашнего дня. От этого на душе у Антона становилось спокойнее. Находиться в тесной компании с бесом два дня подряд – это слишком нелёгкое испытание.

— Смотри, — задумчиво проговорил бес, нагоняя Антона, — в каком мире ты живёшь. Разве он на самом деле тебе нравится?

— Какой дан мне мир, такой и есть, другого не будет, — буркнул Антон, почти уже сбиваясь на полубег.

— А если будет? Я могу обеспечить, — хитровато прищурился бес и вздёрнул рукой свой лохматящийся чуб.

-Можешь? Изменить мир? – заинтересованно приостановился Антон, так и не дойдя до оживлённого перекрёстка.

— А то нет, — подмигнул чумазый, — то, что вокруг тебя – это жалкое подражание идеальному мироустройству. Мир без основы и без цели. А я могу поселить тебя в мире радостном, радужном. Мире, где всё устроено правильно и безызъянно. Мир, в котором хочется жить и творить, о чём, насколько я знаю, ты регулярно помечтываешь. Эта твоя мечта воплотится в реальность благодаря мне.

Бес закончил своё сообщение и долго, пристально посмотрел в лицо Антону. Антон застыл, глядя куда-то поверх беса в городскую, каменно-дворовую даль.

— Не мир, а реклама новой усовершенствованной модели холодильника, — иронически заухмылялся Антон, прервав свои тайные размышления, — тебе бы, бес, маркетологом работать, снискал бы грандиозную славу и сидел бы на баснословном окладе. Давай, переквалифицируйся в маркетологи, будешь распространять косметику или жевательную резинку с особым очищающим эффектом, цены тебе не будет.

— Юлишь, уходишь от ответа, — спокойно и выдержанно отвечал Овсей, — подумай только, упрямец, это будет мир без горя, без страданий, без ненужных искательств. Это будет мир, изначально задуманный, но не осуществлённый. Соглашайся.

— И даже вода в бачке в этом мире будет звучать совершенно по-особому, — съязвил Антон и отмахнулся, — лучше оставь меня, пойду я по своим делам, а ты иди-ка по своим. Дороги наши отныне расходятся надолго.

— Я же сказал, ты упрямец, — с гранитным спокойствием продолжил Овсей, — хотя бы давай на него посмотрим. Только для этого мне нужно минутки две, я соберусь, вспомню старые законы преодоления пространственно-временной беспредельности.

— Что, ещё ждать? – удивился Антон.

Но ждать долго не пришлось. Прямо на глазах у публики Овсей начал творить что-то запредельное. Он крепко зажмурился, почесал свой всклокоченный затылок. Его ноги отделились от земли. Невольные свидетели бесовского эксперимента широко раскрыли рты. Кто-то, не сдержавшись, оголтело заклаксонил из проезжавшей машины.

— Скажи им, чтоб помолчали, — хрипловатым надрывным шёпотом просипел Овсей, поднимаясь ещё выше. Вокруг начала собираться толпа, которая становилась всё гуще по мере того, как Овсей отрывался от земли. Возгласы изумления, страха и восторга раздались со стороны собравшихся зевак. Антону хотелось провалиться куда-то, пусть даже сквозь землю, но он вынужденно стоял, краснея. Вдали противно заголосила сирена то ли полицейского экипажа, то ли скорой помощи. И почему это я не пересёк перекрёсток, подумал Антон. И тут вдруг Овсей, оторвавшись на полтора метра, выбросил руку, захватил Антона за воротник и посреди народа поднял его, закружился над удалявшимся миром и сереньким вихрем умчался прочь. Антон почувствовал, как хлёсткий удушливый ветер бьёт его в лицо, слепит глаза, затыкает уши.

— Можешь хотя бы спокойнее лететь? – сквозь порыв воздуха прокричал он.

— Да, давай, ты и за меня тоже держись, — отозвался Овсей, — а смотри, какие они все жалкие в своём любопытстве. Так и столпились, так и глазеют.

— Зачем надо было устраивать такой низкопробный спектакль?

— Считаешь, что низкопробный? Они такого в жизни своей не видели. Пусть радуются, что наградил их зрелищем.

— Слушай, куда ты меня тащишь? На Луну так мы быстро поднялись тогда. Или это была не Луна, и ты меня бессовестно обманул?

— Луна, Луна, не переживай, — донёсся голос Овсея, мчавшегося с запредельной скоростью, — только тогда мне проще было. На Луну у меня скорый доступ есть благодаря налаженным с кем надо связям.

— Среди бесов тоже есть блат? – посмеялся Антон, но вспышка его смеха потонула в буйстве свистяще-кричащего ветра.

— Что-то вроде того. Впрочем, ты не тревожься, мы уже почти прилетели, скоро увидишь.

И вправду, через какое-то время бес и Антон начали спускаться к земле, покрытой неровными лоскутками лесов, сосудиками рек и пятнами полузаросших равнин. Стало немного теплее. Звуки улавливались легче. В глаза Антону ударила тёплая струя воздуха. Овсей, державший крепко своего экскурсанта за воротник, зашмыгал носом, забормотал какие-то слова, зачем-то полез другой рукой в карман, видимо, совершая очередные свои магические действия.

 

Глава 9.

И тут Антон рассмотрел то пространство, куда они намеревались приземлиться. Это был небольшой лесистый посёлок, в котором толпились скромные, полуразвалившиеся лачужки, сбитые в кучу. Рядом с обветшалыми кровлями ютились худощавые дети, лазившие в придорожной пыли в поисках припасов, а рядом сидели престарелые члены этого общества, почти без зубов, шамкающие, долгокосмые. Грозные, увешанные колющим и режущим оружием мужчины с обозлёнными на всё лицами стояли поодаль. Женщины, стонущие, плачущие, доили коз или перебирали какое-то фруктовое месиво.

— Видишь это? – пробормотал Овсей, спрятавшись с Антоном за раскидистым деревом, — это мир, наше время, много-много километров от твоего дома. Смотри, что попускается? А если я тебе расскажу, как они относятся друг к другу…

— Я догадываюсь, — нехотя проговорил Антон.

— Здесь свирепствует вечная война. Они враждуют с соседями. Знаешь, сколько лет они уже враждуют?

— Я же тебе сказал уже, я догадываюсь, — мрачнее тучи проговорил Антон, бросая испепеляющий взгляд на беса.

Откуда-то издалека раздался свист и гам, и тотчас кто-то, взбивая тучи пыли, примчался к стоявшей с краю посёлка согбенной лачужке и надрывисто-гортанным хрустящим языком процокал что-то непонятное, но резкое и жёсткое. Тотчас население переполошилось и начало лихорадочно собирать нехитрый скарб. Дети оставили свое занятие, побросали лоскутки засалившейся ткани, служившие им игрушками, побежали на неистовый зов своих матерей. Отцы изобразили на своих осунувшихся, изжелта-бледных, как будто давно не видевших солнечного света лицах ещё большую обозлённость и безысходность. И ту же похватались за свои луки, ножи и чеканы. Старые люди болезненно закряхтели, застонали и, прикрывая бедренные кровоточащие язвы, начали подниматься со стёршихся циновок. Перед глазами Антона и его искусителя предстала картина панического бегства. Но только на первый взгляд оно казалось хаотичным. Алгоритм эвакуации был чётко отлажен, как тщательно отрепетированный премьерный спектакль. Возникло ощущение, что к таким перемещениям народ уже давно привык.

— Они разве живут, Антош, — задал бес вопрос, который стоило расценивать как риторический, — они мучаются, страдают, и ради чего? Ради того, чтобы какой-то разжиревший боров в человеческом обличии смог добавить пару-другую миллионов к своим ежемесячным доходам за счёт добычи тонущей в крови нефти или эксплуатации несчастных подростков на какао-плантациях? Почему один человек ставит себя выше другого? Почему вы, люди, такие?

Овсей говорил с надрывом в ломающемся голосе, и Антон искренне не понимал, то ли он актёрствует, то ли говорит откровенно. Буквально через пять минут здесь никого не осталось, кроме одного очень древнего старика. На нём почти не было даже лохмотьев.

— Будешь смотреть дальше? – печально спросил бес.

— Не очень-то хочется, — нахмурился Антон.

— А ты говоришь, бачок, бачок… И не стыдно тебе теперь…

— И что ты можешь предложить взамен? – всплеснул руками Антон, — у тебя есть альтернатива?

— Естественно, — не раздумывая, отозвался бес, — о чём я говорил тебе, не доходя до перекрёстка. Здесь на сотни и тысячи километров такое. Хочешь, покажу тебе карьеры, где практикуется рабский труд. Хочешь, покажу плантации? А, не хочешь. Этого и следовало ожидать.

— Ты… — пытался что-то сказать Антон, пристально глядя на чумазую мордашку своего собеседника.

— Ну что я? Я тебе предлагаю другой мир, другие условия, и это вполне нам по силам.

— Кому – нам?

— Нам, его покровителям. Я понял, почему Луна тебя не устраивала. Там надо было всё делать заново. А тут всё уже будет сделано. Понимаешь, мир гармонии, братства, справедливости и равноправия. Сейчас продолжим нашу экскурсию в запредельные дали. Смотри, терпи, держись за меня крепче, нам предстоит ещё более далёкий перелёт.

С этими словами бес запружинился, закружился, оторвался от земли. В это время на покинутые места съезжались какие-то ужасные с виду черноголовые люди, одетые, несмотря на жару, в плотные тёмные плащи. Бес сказал:

— Садись-ка на плечи мне, а то не удержу я тебя.

Антон не заставил себя уговаривать. Вскоре всадник и бес взмыли вверх, в самый голубой купол бескрайнего неба, которое светило всем радостно и одинаково любяще. Снова задул пронизывающий ветер. В глаза заслепило яркое позднегодичное солнце, убаюкивавшее землю тёплыми лучами. Правда, в этих южных широтах солнце светило и грели людям весь их век. Это солнечное тепло составляло, кажется, единственную радость всех их страдающих жизней. Антон поднимался в лазурную распахнутую ширь. Бес, вероятнее всего, не говорил ничего, чтобы эти тяжёлые душераздирающие мысли сильнее и глубже укоренились в сознании Антона. И они укоренялись. Яростные порывы исстрадавшегося по воле ветра стегали его лицо.

«Лететь вот так просто, верхом на бесе по небесному простору в манящую неизвестность…», думал Антон, чувствуя при этом никогда не испытываемый лихой азарт. Летел он на бесе, чувствуя все выпуклости его неровной, костлявой спины. И думал: «Не знаю, чем всё это кончится, но это я буду помнить вечно. Хотя и лукаво всё это, но почему-то есть в человеке это желание отдаться колдовской стихии без остатка, преодолеть земное тяготение, поучаствовать в бесконечном столпотворении, чтобы одним глазком, хотя бы на миг, но увидеть навеки сокрытое от глаз людских, углядеть сокровенное, прикоснуться краешком пальца к священному, постичь заповедное… Откуда такое в людях и откуда такое во мне?..». Думал и не находил ответа на вопрос, вставший во всей влекуще-пугающей остроте.

— О чём думаешь, странник? – с дружелюбной насмешливостью спросил возница.

— О том, как всё хрупко, — начистоту признался Антон, смотря вверх, где чисто-кристальная голубизна верхнего слоя неба переливалась в безупречно-эфирную белизну.

Вот он, этот тончайший свод, это удивительное сопряжение двух стихий, двух сущностей: бытийного и сверхбытийного, предельного и запредельного, видимого и незримого. Вот оно… Есть только одна вечная сила и вечная мудрость, и мы счастливы тем, что живём ради неё по воле нашего Создателя. А всё остальное – это от беса. Так, наверное. И в чём бы меня ни убеждал мой перевозчик, думал Антон, я уже увидел самое главное, в чём просто не может быть никаких сомнений.

— Ага, увидел, кажется, — хмыкнул Овсей, — все вы, люди, такие пытливые, что за вами глаз да глаз нужен. Ну да, пролетели мы вдоль границы, ну и что, подумаешь. Чего тут такого?

— Ты вечно всё опошлишь, — недовольно отозвался Антон, — неужели для тебя нет ничего высокого?

После долгого молчания последовали слова беса, трогательные и проникновенные в своей предельной откровенности:

— Было когда-то… Но разве я повинен в том, что мои деды подняли бунт против… Разве внуки и правнуки должны отвечать за проступки предков? Разве я должен всё время теперь страдать, мчаться куда-то, быть гонимым и влекомым из-за того, что наши старшие переступили эту определённую свыше черту. Нет в том моей вины.

— Вот как ты рассуждаешь, — ответил Антон, — но и я, и все люди тоже страдают из-за того, что наши предки когда-то посмели ослушаться Его воли и осторожно, совсем несмело, надкусили запретный плод. И за это такое наказание последовало. Мы с тобой в этом очень похожи, дружок.

— Ты назвал меня дружком? – прозвучал ликующий голос Овсея, который даже подпрыгнул в воздухе и начал радостнее рассекать бесконечное пространство купольно-лучистого поднебесья, — я так давно этого ждал и уже не чаял. Это самый счастливый миг в моей несовершенной жизни.

— Жизнь – она всегда совершенна, — тише и грустнее проговорил Антон.

Кажется, Овсей расслышал, и радость его стала ещё сильнее.

— Даже моя? – с надеждой спросил Овсей и замер, ожидая слова Антона.

— И твоя. И, наверное, в особенности твоя, — явственно отвечал Антон.

-Эти слова – самое дорогое, что мне доводилось услышать, — отвечал Овсей, — с тобой я, того и гляди, вообще перестану чувствовать себя бесом. Теперь ты понимаешь, почему мне так непросто с тобой расстаться. Ты добрый человек, а меня твоя доброта спасает. И ты хочешь оставить меня на произвол моей бесовской судьбы?

А ведь он прав, невероятно прав, подумал Антон, и ведь верно он всё подметил. Только вот куда он меня везёт и зачем?

— Я тебе покажу то, что намеревался сначала, мало что ты меня искренне растрогал впервые за много-много лет. И даже столетий.

— Показывай, — равнодушно и ласково-безмятежно отвечал Антон. Начали снижаться, Овсей выбрал путь к полулесистому участку на другом краю мира. Здесь сияло сразу три солнца с разных сторон. Такого изумительного, неповторимого пейзажа Антон никогда не видел. Он невольно залюбовался, как зачарованный, поразительным сиянием трёх небесных тел. Все три светила источали свет разных оттенков и разной плотности. Одно из них было золотистое и грело ровно и тепло, рассыпая букеты цветных лучей. Второе отливало прохладным отстранённым пурпуром, поливая землю багровым тёмнопламенным светом. Третье лучилось чем-то синевато-агатовым, искрясь и перемигиваясь.

Все три солнца были одинаково великолепны. Они наконец снизились и оказались на самом краю безмятежного леса, сиявшего радостной чистотой. Сладкоголосо пели птицы. Где-то перебежала рыжехвостая белка. Рядом копался бело-рыжий кролик с пронзительно-синими глазами-бусинками. Умиротворительно-спокойно действовала на Антона эта лесная благодать.

— Вот и место, — прошептал Овсей благоговейно, опуская на землю своего наездника, — теперь увидишь.

Рядом с лесом было селение. Бревенчатые основательные дома, накрепко сбитые, мощно поставленные в плодоносящую землю. Улыбчивые дети сидели у крыльца и перебирали колосья. На их лицах застыло ощущение беспредельной радости по поводу всего происходящего. Старики о чём-то неторопливо переговаривались, опираясь на трости. Их длинные усы и аккуратно причёсанные бороды внушали уважение. Молодые люди и девушки прогуливались все в цветах. На их головах были простые венки из самых разных соцветий. Матери с любовью прижимали к себе своих то ли плакавших, то ли смеющихся грудничков. Кажется, жизнь застыла и не двигалась в этом сказочном селении. Здесь не было место страданию и обидам, а боль и уход воспринимались как нечто естественное и незазорное. Антон вздохнул глубоко, глядя на представшую перед ним картину.

-Так здесь везде. Могу показать и дальше. Повсюду живут именно так.

— И главное, три солнца воссияли над этим миром, да? – с лёгким оттенком ироничного лукавства проговорил Антон.

— Не понимаю твоей иронии, — надул губы Овсеюшка, — это сказка.

— Но не для нас, милый мой спутник жизни, — засмеялся Антон, — здесь же жизни нет. У нас постоянная борьба, а тут – застылый лубок. Теперь, кажется, понятно, почему мы должны отвечать за деяния наших предков. Наша суть – в борьбе. Жить на картине, превратиться в элемент красивой, идеальной, замечательной, но всё же зарисовки – это не для нас.

— Вот как ты заговорил, — грустнея, сказал Овсей.

— А по-другому я и не мог. Верни меня обратно, а, дружок?

— Неужели совсем не…

— А ты, будучи на моём месте, разве согласился бы?

— Ну…

— Вот представь, что мы с тобой меняемся местами, и я тебя соблазняю. Не будь самоуверенным эгоистом, допусти обратную ситуацию. Что бы ты мне сказал?

— Я бы подумал как следует и согласился.

— Лукавишь.

— Посмотри, они творят. Здесь живут выдающиеся писатели, художники, архитекторы, здесь развивается научно-философская мысль, здесь каждый год совершаются научно-технические открытия, осваиваются новые материки, открываются новые ископаемые…

— Но всё это как-то камерно… И вода в бачке здесь, уверен, течёт как-то по-особому, как-то сказочно журчит.

— Опять ты…, — с негодованием и досадой выпалил бес и топнул ногой.

— Извини, тебе, наверное, не очень по душе моя ирония, но от неё никуда не деться. Мне мил и люб мой мир. Кстати, а это вообще Земля?

— Конечно же, нет, — пренебрежительно хмыкнул бес и выдал себя.

— А нам завещано жить на Земле и Землю любить, — назидательно промолвил Антон, — обратно летим.

Бес закружился, завертелся и прошептал заклятия на одном ему ведомом языке.

— Обратно прилетим быстрее, — и хмуро зажмурил глаза, воздевая руки к радужному трёхсолнечному небу.

Вскоре завращалась земля, Овсей обратился в яростный вихрь и, подхватив Антона, как будто втянул его в свою круговерть. Буквально через несколько секунд оба снова оказались на перекрёстке оживлённого города. Мимо шли люди и никого не замечали.

— Иди, — с выражением жестокой обиды проговорил Овсей, не смотря на Антона, — иди в свою печаталку. Там тебя ждут.

И исчез.

 

Глава 10.

По улицам потекли грязноватые, сально-серые потоки ежеутреннего дождя. Машины с плеском и визгом тормозили у обочины. Незадачливые пешеходы пугливо шарахались от них, пытаясь уберечь свои плащи и костюмы от ноябрьских осадков. Почти со всех деревьев окончательно и безвозвратно слетела последняя листва, и они стояли молча, лысые и голые, совершенно не защищённые перед наступающим предзимьем.

Антон грустно смотрел в окно – уже третий день об Овсее не было никаких сведений, и ему стало недоставать его товарища по беседам. Грустно и печально было на сердце. Возникало ощущение, что какой-то невидимый камень, сдавивший ему грудь, тяжелел с каждым часом. Чувствуя себя покинутым, он полузакрыл глаза и представил перед собой картину последнего искушения беса. Светлые, ясные поляны, облитые золотым солнечным светом, беззаботных людей, которые бродили по этим распахнутым, ничем не стеснённым просторам, ни о чём не переживая и отдаваясь воле небесных стихий. «Нет, это куклы, это призраки, это откормленные коровы», неудовлетворённо подумал Антон и наверняка отказался от этой идеи.

Между тем беса не было, как будто вовсе не бывало. Не было того, кто его искушал, подначивал, подзуживал, толкал на опрометчивые поступки. Даже с Полиной он уже не виделся два дня, но не мог заставить себя встретиться с ней, потому что… не хватало какого-то страстного вдохновения. Даже на работе он стал слегка более замкнутым и нелюдимым.

Вздохнув, он отошёл от окна, насмотревшись на позднеосеннюю смуту, на кружение спутавшихся облаков – и начал медленно протирать стол, кажется, от нечего делать. Сегодня был выходной день. Весь их творческий типографско-журналистский коллектив собрался посетить музей иностранной живописи. Через час уже пора было выходить. Почему-то ничего не радовало Антона, всё казалось серо-скучным, ничем не заполненным. Жутко не хотелось отправляться на эту экскурсию, которая в любой другой день принесла бы ему радость и удовлетворение. Но не идти было нельзя, поэтому Антон оделся, наскоро перекусил и вышел из дому, захлопнув за собой дверь. Выйдя на лестничную клетку, он посмотрел в тот таинственный тёмный угол, где три дня назад он встретил Овсеюшку, и втайне понадеялся, что он выйдет оттуда и сейчас. Но там была привычная пыльная пустота, и ни намёка на потусторонность. Он глянул в сторону замасленного потолка, на котором бледно тускнели недогоревшие лампочки, скользнул усталыми глазами по почтовым ящикам и начал споро спускаться по ступенькам, не обращая внимания на лифт.

Тяжело было без Овсея, без его беса. Выйдя на улицу, он поморщился от резкого дуновения заметавшегося ветра, спрятал пол-лица в плотный тугой воротник. Вскоре Антон сидел в маршрутке на заднем сидении, всё так же машинально пряча голову в воротник, как будто пытаясь преодолеть прохладу. «Передайте на билет…» — раздавалось вокруг, и Антон почти не реагировал на проявления окружающей жизни и не шевелился. Скоро подоспела его остановка. Антон выскочил из маршрутки и медленно пошагал в сторону той группки людей, которая уже столпилась у входа в музей.

— Здоров! – приветствовал его Лёня.

— Привет, Антон, чего такой унылый? — сказала ему Белка, присматриваясь к нему. Как всякая девушка, она тонко чувствовала перепады в настроении того, к кому была как минимум неравнодушна.

— Да нет, просто, наверное, не выспался.

— Высыпаться в твоём возрасте не положено, — строго отметил Макс, — на заслуженной пенсии отоспишься.

— Нельзя не согласиться, — отметил Лёня, — странно, а чего это наш администратор решил нас в музей отвести? Уж лучше бы на картинг сходили, развеялись, иле же шары побросали в кегельбане. А то чего я там в музее не видел.

— В музее надо культурно обогащаться, там картины висят, тебя вдохновляют, — глубокомысленно отвечал Макс, — а в каждой картине сидит великий смысл.

— Вот именно – сидит, — поддакнул Лёха, парень в клетчатом пиджаке, — у меня дома вон художник сидит, есть просит.

Все заулыбались, потому что знали про Лёхиного кота, который давеча решил изваляться в красках и испачкал свеженький линолеум. Белка смеялась вместе со всеми, исподволь присматриваясь к Антону. Конечно же, от неё не укрылось его подавленное состояние. Антон старался избегать смотреть в сторону Белки, но не получалось. Он без особого энтузиазма вслушивался в разговор.

-…А вот у меня собака, и я горжусь этим, — поднял голову Макс, — с ней всегда надо выгуливаться, постоянно обходить деревья и кустарники…

-…Настоящий натуралист наш Макс, — засмеялся Лёха, — так, а вот где Василь Михалыч, наш замредактора?

— Правильный начальник – это опаздывающий начальник, — скривил губы Лёня, — думаю, к вечеру дождёмся.

— Он, кажется, идёт с той стороны, машину припарковал, — улыбнулась Белка, раскрыв алые губы и показав красивые белые зубы.

— Машину припарковал под знаком, зря это он.

— Не зря, нам-то на штраф скидываться.

— Вот уже полицейские присматриваются, думают, сколько с газетного заправилы можно взять, по стандарту или по-крупному.

— Сейчас повесят жёлтенькое письмецо счастья…

Антон слушал и не слышал. Ему казалось, что грусть, поселившаяся в нём, пребудет с ним постоянно. Что он всегда будет таким унылым и неразговорчивым. Звуки родных приятельских голосов куда-то улетучивались. Он не улавливал смысла говоримых слов. Василь Михалыч подошёл и поприветствовал всех одним широким жестом, а потом пожал каждому руку:

— Здравствуйте, любители прекрасного.

— Доброе утро, — шутя поклонился Лёня.

— Вас как раз и ждали, — сощурился Макс.

— Здравствуйте, — подмигнула Белка.

— Смотрите, какие вы все оперативные, даже неприлично, — ответил Василь Михалыч, — билеты сейчас раздам, идём.

— А скидка студентам? Вечным, — подмигнул Макс, — Антох, мы с тобой по льготному тарифу.

— Почему? – кисловато улыбнувшись, спросил Антон.

— У нас душа студентов, мы вечно охочие до знаний, — ответил Макс, — а вот Лёня уже заматерел.

— Сейчас кто-то получит, — погрозил кулаком Лёня, и вся компания отправилась к кассам, где Василь Михалыч забрал билеты, после чего выступил с напутственной речью:

— Ребята, знайте, зачем и за что мы сюда идём. С каждого по отчёту о проведённой экскурсии. Это для газеты. Мы окультуриваемся в свободное от работы… ну и так далее. Экскурсовод сейчас подойдёт, будем слушать…

— Мы ещё и с экскурсоводом гуляем? – удивился Макс.

— Вспомни школьные времена и расслабься, — сказал Лёня, — будешь на привязи.

Вскоре подошла экскурсовод, чопорная женщина в чёрном одеянии и представилась Риммой Фёдоровной. Все сдержанно поздоровались и отправились слушать экскурсию по французской экспозиции, осторожно ведя переговоры в переходах спокойным уважительным шёпотом. Полотна были удивительно похожи друг на друга. Антон смотрел и слушал рассеянно, погружённый в свои тяжёлые мысли. Макс толкнул его в плечо:

— Нет, ну на самом деле, чего ты кислый такой. Зарплату урезали? Или чего с Полей?

— Да всё в порядке. Чего-то нет настроения.

— Настроение – дело наживное. Сейчас нет, потом появится. Давно мы нигде не собирались, не буянили. В конце концов, на хоккей бы сходить.

— Потом, — односложно отвечал Антон. Экскурсовод недовольно посмотрела в их сторону. Макс вынужден был прекратить разговор. Вскоре остановились у картины, где был изображён Бахус, и тут Лёня оживился:

— О, вот это кружка…

Василь Михалыч молча погрозил группке своим интеллигентным кулаком. Все тут же успокоились, хотя глаза продолжили смеяться искренне и от всей души. Антон чуть-чуть развеселился, но это не помогло – камень, который лёг на грудь, начал казаться ещё тяжелее. Картины, повсюду его окружавшие, с этими неисчислимыми бахусами, кроносами, афродитами и прочими деятелями античности кружили голову и раздражали глаза, доводя до полуобморочного состояния. Антон невольно начал отставать, замедлять шаг, хвататься руками за колонны и за стены. Белка поглядывала на него тревожно, а потом как будто тоже утратила его из виду.

Вскоре Антон, сам не понимая, как, оказался в маленькой комнатке, обставленной фарфоровыми ёмкостями. На стене висело старинное зеркало в резной тяжёлой раме, массивное и монументальное, как и само время, когда его создавали неизвестные умельцы. Вероятно, создатели зеркала работали на какого-то влиятельного графа, жившего за счёт грабительской торговли с больших и малых дорог. Наверняка в это зеркало когда-то смотрелась его хорошенькая румяная жена, а в свободное от жены время – тонкошеяя пышногрудая любовница с пурпурными губами и вздёрнутым носиком. Наверняка сын этого графа, проходя мимо зеркала, с горделивым удовольствием в приливе самолюбия рассматривал свои налитые мощью латы. Внуки и правнуки этого графа переживали свои личные драмы прямо у подножия этого зеркала, а потом последний его потомок, наскоро и как-то по-будничному свергнутый революционерами, бежал из богатой усадьбы и забыл это зеркало в запыленной, заваленной бессмысленным хламом прихожей. Кто знает, быть может, он посмотрел в это зеркало свои жалким затравленным взглядом, прощаясь с домом.

И так зеркало, постранствовав из ведомства в ведомство, отразив ещё череду чиновников и министров, оказалось в этом музее на этой стене. Смотри, Антон, смотри и мысли. И Антон посмотрел в него, ясное, кристальное – и увидел там себя, несвежего, осунувшегося, побледневшего. С мешковатыми разливами под глазами, явственно выдававшими плохо спавшего не одну ночь человека. Антон смотрел на себя, и тут из-за плеча в зеркальном отражении показался он… Овсей. Только какой-то невесёлый и молчаливый. Сердце забилось быстрее, в глазах ожила искорка…

— Неужели ты? – не скрыл своей радости Антон, — теперь ты здесь…

— Да, теперь я только здесь, — кивнул Овсей, тоскливо ухмыляясь, — я наказан за свои речи. Я сказал слишком много лишнего, чего не должен был говорить во время нашего полёта по мирам.

— Теперь ты не сможешь быть со мной? – отстранённо спросил Антон.

— Смогу, только пока не знаю, как и когда, — развёл руками Овсей.

Он был такой же чумазый, такой же испачканный сажей, такой же всклокоченный. И его становилось по-настоящему жалко.

— Вообще мне тут дурно и тошнит, — скуляще пробормотал он, — зеркало-то нечистое, в него смотрелись люди не самые добрые. Да, меня сюда поместили те, кто хотел меня побольнее наказать.

— А кто это тебя так?

— Скажу я тебе, и что? – пожал плечами Овсей, — всё равно ты им ничего не сделаешь.

— Ну всё-таки?

— Опекуны мои бесовские, — засмеялся Овсей зазеркальным смехом, — они на тебя, на такого, и внимания не обращают, у них рыба гораздо крупнее и податливее.

— Как у вас всё иерархично. Я-то боялся, что ты…

— Что я обиделся на тебя? Ну так это я артист хороший, — захохотал Овсей, но потом резко умолк, — зато потом кое-кто всерьёз обиделся на меня и приговорил к заточению в зеркале, которое коротало свой век в замке и перед которым разыгрывалось немало постыдных сцен, кровавых преступлений и ещё много всяких делишек.

Повисла пауза. Тяжёлая, непонятная. Антон нахмурился.

Может, вызволишь меня отсюда? – плаксиво спросил Овсей.

— А за что тебя всё-таки?

— За правду. За мой разговор последний с тобой, — тяжело вздохнул Овсей, — когда ты меня дружком назвал.

— А разве…

— Это меня растрогало, и я тогда принял твою сторону, а мне не положено.

— У вас всё так строго, — задумчиво проговорил Антон, — но ты же правду сказал.

— Правда – это последнее, что хотят слушать те люди, которыми мы овладеваем, — печально покачал головой Овсей и посмотрел на Антона своими красивыми, прелестными глазами, — никто не верит в ложь, но все её говорят – так и живёте вы, люди. Вы так живёте…

— А как я смогу тебя вызволить отсюда? У меня разве есть такие полномочия?

— Есть, конечно же, — покачнулся в зеркале Овсей, но тут же поморщился и дотронулся до виска.

— Что с тобой? – испуганно спросил Антон.

— Зеркало… колет и давит, знаешь, сколько в нём грехов? Оно простояло сперва в прихожей, а потом его перенесли в спальню. Можешь себе представить, что происходит время от времени в дворянских сенях и дворянских опочивальнях. У меня сейчас такое чувство, что я Атлас, который принуждён держать на своих хрупких плечах весь небесный свод. И нет Геракла, который мог бы хотя бы на время облегчить мою участь.

— Наверное, я представляю, — сочувственно улыбнулся Антон, — мне тоже от сегодняшнего дня как-то не по себе. Всё ходим, бродим, шастаем – а толку нет. Помертвели в людях чувства, позатирались остроты. Осталась одна безмятежная гладь. К ней ничего не пристаёт и не пристанет.

— Вот, как неожиданно мы с тобой нашли общий язык, — засмеялся Овсей. Потом вдруг замялся и посмотрел себе под ноги, — а вообще, я к тебе готов обратиться с просьбой. Поверь, что мне это всё не так легко даётся. Вряд ли я сам предполагал, что вынужден буду высказывать всё это…

-… Так, — мягко усмехнулся Антон, наблюдая за словесными метаниями Овсея, — скорее, а то меня сейчас хватятся. Мы же на экскурсии, надо держаться коллектива.

— Ты можешь спасти меня от этого невыносимого зазеркального плена, — тихим, будто угасающим голосом промолвил Овсей, — только подумай, взвесь все за и против. Если не поможешь – буду маяться в заключении по ту сторону вашей, как вы изволите выражаться, объективной действительности, совсем не долгое время, но гораздо более долгое, чем одна человеческая жизнь. И не смотри на меня так – ваши, человеческие временные параметры отличаются от бесовских. Откажешь – я тебя пойму. Поможешь мне – буду следовать за тобой и продолжать тебя испытывать, тут уж скажу всё начистоту. Я существо хоть и нездешнее, но довольно правдивое.

Тут Овсей замолчал, выдержал паузу. Антон молчал. Зеркало будто задымилось и побледнело.

— Ты осмысли то, что я тебе сейчас сказал, — продолжил Овсей, будто превозмогая боль, — это вопрос далеко не простой. Я всего лишь грязный малютка-бес. Ерошистый и хулиганистый, ещё совсем недоросток-несмышлёныш. Ты – уважаемый специалист, подающий надежды печатник, весельчак-балагур, душа компании. Тебя ценит начальство, уважают друзья и любит любимая. Кстати, Полина… она ведь тебя на самом деле любит. Тут я бессилен. В общем, кто я, а кто ты? Мы находимся в разных полюсах…

— Не смей так выражаться, — негромко, но уверенно вымолвил Антон, — ты мне дорог, и это правда. Не буду скрывать, что последние три дня после твоего необъяснимого исчезновения чувствовал себя подавленным и опустошённым. Прямо как на иголках, меня как будто внезапно покинуло что-то живительное. Говорю тебе это, потому что договорились, что говорим правду. Впрочем, чего я тебе рассказываю – ты сам всё видел…

— В том-то и дело, что меня лишили возможности наблюдать за тобой, — грустно опустил чубатую голову Овсей, — я ничего не вижу. Я здесь в стеклянной непроницаемой клетке – стою и смотрю на своё отражение, сжат со всех сторон тяжёлыми оковами. Для меня это жесточайшая мука, невыносимая пытка. Хоть с тобой-то поговорить получилось. Я даже не чаял, что ты явишься, для меня это просто судьбоносное совпадение.

— Вот как, — задумался Антон, — значит, это всё случайно?

— Это не случайно, это судьбоносно, — поднял палец Овсей и снова посмотрел на Антон, — а мне тоже тебя не хватало. Я к тебе такому привык. А для того, чтобы вернуть меня, тебе нужно будет просто сказать: «Останься со мной, дружок» три раза, встав перед зеркалом в полный рост. Правда, помни, что у тебя есть не только я, а ещё и ангел-хранитель. Помни…

Антон огляделся. В маленькой комнатке не было ни намёка на человеческое присутствие. И в большом зале посетителей было маловато. Смотрительницы, замечтавшиеся или полудремлющие, совершенно не обращали внимания на то, что какой-то чудаковатый молодой человек ведёт с зеркалом странный диалог.

Антон оказался во власти размышлений – теперь, получается, судьба Овсея была в его руках. Сжав губы и замявшись, он смотрел на красочную, богато орнаментированную зеркальную раму, по которой скользили скульптурные ящурки и лущили орешки искусственные белочки. Что для него был этот Овсей, о существовании которого он не знал ещё каких-то пять дней назад? Может, минутная блажь, случайный каприз, неуловимое видение? А может, что-то более значимое, что-то изначально предопределённое? Продолжать ли дальше сомневаться или сделать этот выбор? Тогда Овсей окажется на свободе, будет ходить за ним по пятам, бередить его душевное спокойствие, искушать при каждом удобном поводе… Но… Но оставить Овсея в его зеркальной неволе – значит, обманывать себя. Поэтому нужно…

— Может, ты пойдёшь? – твёрдым голосом молвил Овсей, — а я тут сам как-нибудь…

— Вот до чего мы дошли, — улыбнулся Антон, — раньше я гнал тебя, а теперь ты меня прогоняешь. Не странно ли?

— Я, наверное, заслужил, значит, и коротать мне тут пять-шесть веков, это ведь, в сущности, совсем недолго, — как будто сам с собой говорил Овсей, и тут Антон не мог удержаться от удивления:

— Сколько-сколько? Неужели пять-шесть веков? Это же огромный срок.

— Для вас огромный, для нас мимолётный. Другое дело, что я тебя уже не застану. И пообщаться нам уже не удастся. Это тоже нужно принять во внимание, — ровным, спокойным голосом проговорил Овсей.

— Подожди… А что тогда будет со мной? – вдруг вздрогнул Антон.

— Что, что… Скорее всего, достанешься кому-нибудь другому, более хитрому, изворотливому, более сдержанному в словах и расчётливому в делах. А может быть, отстанут от тебя, и будешь ты жить в мире, согласии и благополучии, как ты, наверное, и желал бы. Пользоваться уважением друзей, гордиться высокой оценкой начальства, плыть в течении и наслаждаться безмятежным семейным уютом.

— Но ведь я и с тобой могу это всё, — возразил Антон.

— И со мной можешь, — согласно кивнул Овсей, снова поморщившись, наверное, из-за того, что зазеркальное бремя сильнее сдавило его хрупкие, совсем ещё мальчишеские плечи, — только без меня всё гораздо спокойнее и равномернее будет, ты же знаешь.

— И на Луну меня никто больше не возьмёт, и огненный спектакль посреди тихой рощи не покажет, — почувствовав, как где-то у глаз начинают щипать слёзы, проговорил Антон.

— А зачем тебе всё это? Ты же всё равно не поддаёшься? – спросил Овсей, поднимая лицо.

— И что? Ведь интересно же. Да, не поддавался и не поддамся, но есть что-то неуловимо прелестное и прекрасное в этом процессе.

— Прелестное и прекрасное никогда не сочетаются, — печально покачал головой Овсей.

— Да, не сочетаются. Но здесь, наверное, суть в игре.

— В чём? – не понял Овсей.

— А я и сам не до конца понимаю.

Где-то раздался неторопливый говор проходивших мимо смотрительниц. Откуда-то донеслись вольные выкрики детской экскурсии. Потом зазвучал строгий и не терпящий возражений окрик учительницы. И снова в музейном пространстве воцарилась подобающая высокому искусству высокая тишина. Антон стоял у зеркала и думал,

— Мы с тобой слишком много разговариваем, — Овсей снова покачал головой, — вспомни о своём предназначении, о своей любви. У тебя есть Полина, у тебя впереди хорошая в сущности жизнь. Я для тебя необязательный груз, который свалился на твои плечи. Зачем тебе такой постылый довесок? Тебе совсем не обязательно меня вызволять. Это не прописано в высших книгах. В конце концов, сколько того времени? Шесть веков пролетят как одна доля секунды. Главное забыться, заснуть, смириться. А если я буду прилежно себя вести и безропотно сносить все тяготы своего положения, то мои опекуны-воспитатели, может быть, смягчат моё наказание. Вызволят раньше срока и передадут кому-то другому. Так что вздохни спокойно и иди.

— Идти? – переспросил Антон.

— Да, — ответил Овсей, — я тебя отпускаю, и ты должен меня отпустить.

— И ты думаешь… — заговорил Антон, — и ты искренне думаешь, что я смогу просто так развернуться и уйти после того, что мы с тобой обговорили? Тогда, извини, ты крайне невысокого мнения обо мне. И разве я заслужил, чтобы ты так обо мне думал? Если я так поступлю, то неизвестно, кто из нас двоих бес – ты или я.

Овсей стоял, как подсудимый. Он готовы был выслушать свой приговор. Антон видел и понимал, с каким нескрываемым чаянием, с каким непреодолимым чувством надежды пленник смотрит на Антона. Овсей неотрывно следил за движениями его губ. Увидел, как Антон затаил дыхание. Резная тяжеловесная рама зеркала, как тюремная решётка, блистала ровно-бесстрастным металлическим свечением. Антон молчал. И зеркальное стекло внезапно помутнело и слегка почернело. Лицо Овсея приобрело невыразимо-страдальческое выражение. И в этой странной музейной тишине живительно и вдохновляюще прозвучали слова:

-Останься со мной, дружок. Останься со мной, дружок. Останься со мной, дружок.